Васёк Трубачёв и его товарищи. Книга вторая

Васёк совсем понизил голос и, обхватив за плечи товарищей, зашептал им что-то быстро и страстно. Все головы сблизились и тесно касались одна другой… Наконец Васёк встал.

— Игнат здешний, он всех знает, — тихо сказал он.

— Игната… Игната бери! — дружно подхватили ребята.

Игнат снял кубанку:

— Во мне не сомневайтесь.

Глава 34 У ЛЕСНОГО КОСТРА

На бывшей лагерной стоянке паслась лошадь. Около разрытой пустой ямы лежал доверху набитый рюкзак. Митя держал в руках листок бумаги, исписанный крупным детским почерком, — письмо Мазина и Русакова.

На берегу реки мягкая глина ещё хранила следы мальчишеских ног.

В памяти вставали весёлые, шумные голоса и смех ребят… Палатки, костёр… Вот здесь Валя Степанова расчёсывала свои длинные золотистые косы, а Мазин подкрадывался к ней и щёлкал ножницами.

Вот здесь, на этом пне… Митя подошёл к широкому пню, осторожно сел на край, оставляя рядом с собой место. Здесь когда-то, в первую тревожную ночь, сидел он с Трубачёвым. Глаза у Васька были тёмные, он ёжился от холода. Митя накрыл Васька своей курткой, и они вместе просидели так до утра… Что же случилось? Разве прошли с тех пор годы?..

Прошло только две недели, как фашисты арестовали кузнеца Костю, Митю и других людей из села. В сарае было темно и сыро. Люди были подавлены случившимся, никто не понимал, за что и почему он арестован, каждый думал о своих близких. Митя думал об осиротевших ребятах, тяжко казнил себя за то, что не мог раньше выбраться из села…

Вспоминал девочек. В темноте вставали перед ним их светлые детские лица, слышались зовущие голоса:

«Ми-тя!..»

Мите казалось, что горе, свалившееся на его плечи, сделало его глубоким стариком. Его собственное детство, школа, счастливые мальчишеские годы ушли далеко-далеко и безвозвратно. Он думал о Сергее Николаевиче, который взял с собой всех ребят и оставил с ним самых стойких и сильных.

«Не задерживайтесь!» — звучал в ушах голос учителя. Митя вскакивал, хватался за голову…

Из темноты сарая выступали заплаканные лица родителей, доверивших ему своих детей…

Митя видел и свою мать. В тихом материнском лице не было укора. В каждой знакомой морщинке таилась тревога и боль за сына:

«Ми-тя!..»

Через несколько дней на рассвете фашисты вывели арестованных из села. Рядом с Митей шёл кузнец Костя. Он был без шапки, ветер шевелил его лохматые волосы, из-под густых бровей глядели тёмные насторожённые глаза.

По бокам арестованных шагали два конвоира, держа в руках автоматы. С одной стороны шоссе начался лес. Костя толкнул Митю. Митя понял: толкнул идущего рядом с ним. Арестованные насторожились.

В глухом месте, где за густым орешником начинался овраг, Костя гикнул и бросился на конвоира. Тяжёлым ударом кулака он свалил его на землю…

Раздались беспорядочные выстрелы… Арестованные рассыпались по лесу. Всё произошло так мгновенно, что Митя потерял из виду всех. Колючки рвали на нём рубаху, царапали лицо, руки. Он задыхался от бега. Пули свистели за его спиной… И тут лицом к лицу он столкнулся с Генкой.

Генка торопливо сунул ему в руки поводья, отдал ему любимого коня.

Митя вспоминает свою первую одинокую ночь в лесу, на этой самой лагерной стоянке.

Всхрапывал Гнедко, косясь на Митю пугливым, недружелюбным глазом, тихонько ржал, призывая Генку; подняв высокие чуткие уши, недоверчиво слушал ласковые, благодарные слова…

Вокруг таинственно шептались деревья, словно скрывая чьи-то осторожные, крадущиеся шаги…

На рассвете Митя стал искать разбежавшихся по лесу товарищей. Он часто останавливался, слушал, окликал. Одинокий голос его терялся в лесу.

В полдень из чащи, ломая сучья, вышел Костя… С тех пор они стали товарищами. Разный народ встречался им в лесу. Костя был осторожен и не каждого подпускал к огоньку:

— Кто знает, что за люди! Может, за фашистов руку тянут.

Однажды они вдвоём наткнулись на раненого красноармейца. Он лежал, подняв вверх скуластое лицо с сухими, синими губами. По жёлтой, обтянутой на щеках коже бегали муравьи. Рубаха на груди заржавела от крови. Красноармеец крепко прижимал к себе винтовку.

Митя осторожно поднял его голову, приложил к губам флягу с водой. Вода полилась мимо, за воротник.

— Помер, — сказал Костя. — Жалко: молодой… — Он осторожно, словно стесняясь своего поступка, потянул к себе винтовку: — Отдай, товарищ! Тебе она уже не нужна. Мы теперь за твою молодую жизнь рассчитаемся…

Красноармеец вдруг заморгал глазами, со стоном рванул винтовку из рук Кости.

— Убью! — прохрипел он, дико глядя вокруг себя.

Кузнец отступил.

— Живой! — удивлённо сказал он.

Митя наклонился над раненым:

— Товарищ! Товарищ! Это свои!

Красноармеец пошевелил губами:

— Пить…

Он пил долго, большими глотками, глядя в лицо наклонившегося над ним Мити. Сознание медленно возвращалось к нему.

— Не бросайте, братцы!

Костя на руках перенёс его в овраг, где они с Митей вырыли себе землянку. Красноармейца звали Илья Кондаков.