«...Ваш дядя и друг Соломон»

Вдруг я подумал, что с момента, как с ней встретился, ни разу не подумал об Адас. Взял девицу за руку и потянул к морю. Она была, как рыба в воде, отличная пловчиха, ныряла и выпрыгивала, совершала разные кульбиты, и соленая вода стекала с ее тела. Ну и я кувыркался. Давно не ощущал такого раскрепощения и радости. Она ныряет в моих объятиях. Груди ее горячи и мягки даже в холодной воде. Не отталкивает меня, разрешает вести себя с ней свободно. Тут меня посещает сердитая мысль: «Она из тех, которой можно сразу же овладеть, которая готова дать любому. Ведь даже имени моего не знает, как и я – ее имени». Резко повернул к берегу. Для меня игра кончилась. Но она плавает намного лучше меня, доплыла до берега быстрее и скрылась в развалине, чтобы переодеться. Вернулась спокойная и удовлетворенная, расчесывая волосы. Купленное мною ожерелье повесила на шею поверх формы, ботинки не зашнурованы. Спросил ее:

«Почему ты не зашнуровала ботинки?»

«О, лейтенант, ты, оказывается, тоже один из тех, кто весьма строг с людьми».

«Кто у тебя еще такой?»

Села на песок, расставив ноги, зашнуровала ботинки. Все, что она делает, – делает просто, как само собой разумеющееся.

«Один из таких наш старшина. Строг, как ты. Читает нам длиннющие речи: «Все зависит от шнурков и пуговиц. Судьба государства. Шнурок и пуговица на месте – все армия на своем месте. Разум в армии идет через шнурок и пуговицу к рассудку»».

Опять рассмеялась своим громким заразительным смехом. Вскочила на ноги, а я все еще смеюсь:

«Доводит вас этот старшина?»

«Не меня. Он ведь ниже меня на полторы головы. Хочет меня наказать, должен глядеть на меня снизу вверх, а я гляжу на него свысока. От этого статуса он отказывается».

«Ты что, много нарушаешь?»

«Немало. Я ведь делаю все, что мне захочется».

«Делаешь, что тебе захочется?»

«Удивляешься? Да. Даже в армии я делаю то, что мне захочется».

И вдруг становится мне хорошо на душе. Давно не было у меня такого чувства. Она достойна перед отъездом в пустыню хорошего обеда. Она возражает: ей не нравится есть в столовых. Любит пикники на природе. Едем нам рынок в Эль-Ариш. Набираем еду и питье, крутимся между прилавками, она впереди, я – за ней. Она покупает, я – плачу. Ну, мы прямо муж и жена. Но все еще не знаем друг друга по имени.

Честно говоря, мне не на что жаловаться. Девушка она веселая, полна жизни. Пересекаем пески. Время после полудня. Жара усиливается. Мы почти совсем обезвожены, а она насвистывает мелодии. Свист чистый и точный, ни одного фальшивого звука. Наконец-то я могу ее похвалить:

«Ты насвистываешь, как Иорам Гаон поет».

«Я схожу с ума от его пения».

Возникает у меня вдруг желание соревноваться с Гаоном, Свистим вдвоем. Я фальшивлю. Я – свистун невеликий. Она смеется надо мной, а я смеюсь с ней. Все время с ней меня разбирает смех. Сидит она рядом со мной, сбрасывает ботинки, забирается ногами на сиденье, колени ее обнажены. Так и хочется мне положить руку на ее колени, что я и делаю. Она не отталкивает моей руки. Открывает бутылку колы, прикладывает к моему рту, обнимая рукой меня за плечи. Поливает платок водой из фляги и отирает мое пылающее лицо. Полагается ей поцелуй за все это. Но я не могу ее поцеловать, не могу!

Останавливаемся в тени старого кривого дерева. Недалеко от нас, на горизонте – шатры бедуинов. Вокруг них зеленая трава и кусты. Оазис. Нас же мучает голод и жажда. Отделяют нас от бедуинских шатров несколько пальм. Верблюд с осанкой короля движется между пальмами, иногда вскидывает голову, издает неясный рев, жует губами. От шатров доносится еще и долгий крик осла сливающийся с человеческим говором. Но пальмы и верблюд – граница между нами и бедуинами. Мы – в своем замкнутом мире. Открываем боевой паек – банку с консервами, едим вдвоем. Нет у нас ни вилки, ни ложки. Едим руками. Погружаем пальцы в мясо, вылавливаем дольки грейпфрутов. Жара невыносима. Я расстегиваю рубаху, она делает то же самое, покачивает краями рубахи:

«Приятно, когда пробирает ветерок».

Странная девица. Все у нее просто. Ведет себя раскованно и, главное, уверенно. Темный ее загар и белый лиф словно бы подмигивают друг другу. Ну, а я – третий подмигивающий. Мы тут всего – троица – я, она и лиф. Она занята едой, ест за двух парней. Наплевать ей на свою полноту. Мне вдруг не наплевать. Говорю:

«Тебе не стоит так много есть».

«Но я голодна».

«Совсем растолстеешь».

«Да я и так не девушка, а гора мяса».

Сказала так спокойно, что и мне стало все равно. Тем более что пара желтых куропаток, по цвету песка, присела неподалеку. И я кричу, словно это не птицы, а террористы:

«Куропатки! Куропатки!

Она тоже обращает внимание на кусты. Куропатки улетели, но сидит на кустике маленькая коричневая шумная птичка. Прилетает вторая, они подпрыгивают, помахивают хвостиками, клювы их не замолкают в своей птичьей болтовне. Смешная картина. Бесплатное представление в пустыне. И она просто задыхается от смеха. Таков характер толстух – любят смеяться. Я прерываю ее смех:

«Знаешь, как их зовут?»

«Кого?»

«Ну, этих птичек, естественно?»