«...Ваш дядя и друг Соломон»

Было весеннее утро в дни войны. В овчарне остался лишь один работник. Остальные ушли на войну. Пришлось вспомнить, как когда-то в детстве я пасла овец.

Ранним утром, когда ночные облака смешиваются с первыми полосами света, я вышла к рыбным прудам. Дул холодный ветер. Я закуталась в куртку Мойшеле, просто утонула в ней. Тишина, обступившая меня, была и в моей душе. Утренний покой отдалил от меня и войну, и Мойшеле, но с зарей явилось солнце. Птицы начали подавать голос, лягушки раскручивали кваканьем свой концерт, овцы и козы толкались и блеяли. Мир вокруг зашумел в полную силу. Погнала я стадо по насыпи между прудами, навстречу восходящему солнцу. Такого огромного огненного шара я еще не видела.

На поверхности одного из прудов колыхалась лодка, скользя на последних волнах, окрашенных убегающей мглой. Одинокий рыбак разбрасывал из лодки корм рыбам, выделяясь четким силуэтом в свете восходящего солнца. Я знала – это Рами. Тень его на фоне наполняющихся светом небес была невероятно широкой. На берегу лежало несколько мешков с кормом, который – я знала – дорого обходится кибуцу, и пастухи должны были беречь его и не давать овцам и козам до него добраться.

Я, в общем-то, не совсем справлялась со стадом. Козы, бунтовщики стада, тут же бросились к корму, я – за палку. Палка гуляет по их бокам, а они наслаждаются кормом для рыб. Спасаясь от ударов, три козленка прыгнули в слабо привязанную к причалу лодку, и она поплыла по утренним волнам, подгоняемая ветром, с тремя белыми козлятами, от испуга громко блеющими, и блеянье их смешалось с моими испуганными криками и глупым размахиванием рук, призывающих лодку вернуться. Перепуганные козлята начали суетиться. Еще немного, и лодка перевернется.

Я сбросила обувь, скинула греющую, как печка, куртку Мойшеле, платье, осталась в трусах, майке и красном платке, прыгнула в воду, еще не прогревшуюся, как воздух. Я ведь неплохая пловчиха, быстро доплыла до лодки, догребла до берега и вернула козлят на безопасный берег, к мешкам, на которые даже и не поглядела. Тем временем стадо отдалилось и разбрелось. Мокрая, я дрожала от холода, и не было времени облачиться в куртку Мойшеле, ибо глаза мои отчаянно искали стадо, видя лишь несколько коз и овец в камышах и зарослях колючек у дум-пальм. Горизонт пуст. Лодка с рыбаком исчезла. Солнце раскаляет воздух, небеса слепят, и тяжесть войны наплывает из таких дальних просторов, которым нет предела, из пространств пустыни, которые поглотили Мойшеле. Я дрожала от отчаяния, от невозможности согреться, от страха, и ветер немилосердно бил по моему телу. Внезапно трактор с большим шумом остановился за моей спиной. Это был Рами, лихо, как на диком Западе, подлетевший и хохочущий во весь рот.

«Что случилось, Адас, захотелось тебе купаться утром в мутных водах?»

«Козлята, – я указала на них, – прыгнули в лодку и чуть не утонули».

«Вот это пастух. Ты что, не знаешь, что козлята плавают не хуже тебя? Но ты достойна обожания».

Он смеялся надо мной. На кудри светлых его волос была надвинута панама цвета хаки, на отвороте куртки синеватый стебель тёрна, словно бы вышел не на работу, а на утреннюю прогулку. А я стою перед ним в майке, прилипшей к телу, не обращая внимания на то, что так видны все мои прелести. Все пространство, миг назад пустое, наполнилось Рами и его смехом. Лицо его вдруг стало серьезным, я взглянула на себя, увидела, как выгляжу, и ужаснулась. Я была обнажена перед его жадным требовательным взглядом. В испуге сорвала с головы красный платок, покрыла им плечи и грудь. Рами не спускал с меня взгляда, и я не знала, что хлещет меня – холодный ветер или горячие его глаза. Конечно же, чувствовалось смятение в моем голосе, когда я сказала ему:

Почему бы тебе не помочь мне собрать стадо? О стаде надо побеспокоиться члену кибуца».

«О стаде беспокоиться нечего. Беспокоиться надо о тебе».

Побежал и принес теплую куртку Мойшеле. Перед тем, как накинуть ее на меня, снял с меня платок и отер мне лицо. Горячие руки коснулись холодного моего лица, и кожа моя вся напряглась. Я не сдвигалась с места, дала Рами возможность ухаживать за мной. Он сел на трактор, отдалился от меня, и я вдруг поймала себя на нетерпеливом желании, чтобы он вернулся. Он и вернулся с фляжкой горячего чая. Взял мою голову, наклонил назад:

«Открой рот».

Чай был сладким и горячим, руки Рами сильными и теплыми, и на высоком тростнике сидела ворона, покачивая хвостом. Рами сказал:

«В радиатор попало несколько бабочек. Такие, знаешь, большие, желтые, красивые бабочки. Погибли. Жаль».

Слово «жаль» сказал с какой-то особенной горячностью. И вся эта горячность передалась моему телу. Как бы последним усилием я освободилась от его рук, что все еще держали мою голову, и сказала:

«Ну, серьезно, Рами, ты совсем не изменился».

«Ты и сейчас не терпишь моих рук, как и раньше?»

«Точно так же».

«Ты не очень меня привечаешь, а?»

«Без рук, Рами, и между нами не будет никаких проблем».

«Ошибаешься. Только руки решат проблемы между нами».