Ваш ход, миссис Норидж

– Наконец-то мне удалось вас удивить! – Доктор потер руки, весьма довольный собой. – Вы тоже слышали историю об опозоренной экономке, выставленной из дома, где ее совратили? Все это ложь. Мисс Шеферд вступила в связь с Оттисом, когда служила у Каннингемов. Они не знали, кто отец ребенка, но слухи, которые распускала Рейчел, им пришлись не по душе, и ее выгнали. Так она оказалась у Оттиса.

– Я была уверена, что Рейчел избавилась от ребенка!

– В каком-то смысле так и есть. Девочку подбросили в приют, и ни мать, ни Оттис не интересовались ее судьбой. Все эти сироты из приютов часто пополняют дома терпимости… До меня доходили ужасные истории, заставляющие сомневаться в том, что человечество исправимо. В заведениях вроде «Лунного цветка» больше всего ценится – вы не поверите! – целомудрие.

Миссис Норидж попросила дать ей минуту, но ответ появился у нее прежде, чем великодушно отпущенная доктором минута истекла.

– Бог мой, ну конечно! Девственницы не могут быть переносчиками заболеваний!

– Верно. Миссис Бломфилд собиралась выручить неплохие деньги за девчушку, хоть у той ребра торчат наружу. И все бы закончилось печально, но бедняжку привели к капитану Шакпи. А сходство с Оттисом, должен вам сказать, поразительное! Совсем не удивительно, что Шакпи с первого взгляда заподозрил, с кем имеет дело. Уж не знаю, отчего наш капитан вдруг размяк, но сперва он попытался выкупить ее. Цена, запрошенная хозяйкой заведения, оказалась слишком высока для него, и тогда он выкрал девчонку. Поселил ее недалеко от Эксберри, в деревне, у тихой работящей женщины. А сам заявился прямиком к Оттису и объявил ему, что отпрыски нынче обходятся недешево, и если Артур желает и дальше пользоваться славой самого благочестивого джентльмена Эксберри, а не распутника, дочь которого проводит свои дни в доме терпимости, ему придется раскошелиться.

– Ай да капитан… – протянула миссис Норидж.

– Шакпи уверяет, что все до последнего фартинга откладывает для девушки, но я подозреваю, что и себя он не обижает.

– Рада слышать, что он пройдоха, но не мерзавец. Однако какова ваша роль в этом деле?

– У девушки есть застарелые следы от побоев, которыми награждали ее в приюте. Лекарство, которое я прописал ей после первого осмотра, не подействовало. Капитан заходил, чтобы попросить другое. К его чести нужно сказать, что в роли благодетеля он чувствует себя крайне неловко.

– Та часть средств Оттиса, что перекочует в его карман, поможет ему справиться со смущением, – заверила миссис Норидж, и оба рассмеялись.

Мимо проехала карета, в глубине которой устроилась с недовольным лицом миссис Олсопп. Напротив нее сидел преподобный Бортрайт. Священник кивнул доктору и гувернантке. Миссис Олсопп не удостоила их и взглядом.

– Боюсь, преподобному долго еще не видать тех пожертвований, на которые он привык рассчитывать, – заметил доктор, провожая карету взглядом. – Все эти годы Артур Оттис щедро платил слугам за молчание. Репутация дорого стоит! Теперь к этим расходам прибавятся траты на девушку.

– Вот что имел в виду Эванс! Благочестивый бросает собственное дитя на произвол судьбы, а распутник и пьяница спасает его. Но как охотник мог об этом узнать?

– Не иначе, ему признался сам капитан. Но зачем – вот вопрос! От Шакпи ответ мы не услышим, это уж точно. Может, ему требовался совет?

Миссис Норидж задумчиво взглянула на доктора.

– Полагаю, он всего-навсего хотел рассказать Эвансу о том, что совершил. Выговориться. Услышать слова одобрения.

– Не странно ли, что на эту роль он выбрал не одного из своих собутыльников, не священника, в конце концов, а Джека Эванса?

– О нет, – возразила миссис Норидж, – совсем не странно.

* * *

Неподалеку от Эксберри возвышается скала, с которой открывается живописный вид на город. Ни влюбленные парочки, ни художники, ни ценители прекрасного не забредают сюда; изредка любопытный путешественник горделиво осмотрится – и в неясной тревоге бежит прочь, говоря себе, что на таком ветру проще простого заполучить воспаление легких.

Лишь один человек бывает здесь: женщина, молодая и красивая. Ее не пугает ветер. «Джек, ты рядом? – спрашивает она, едва ступив на каменную площадку. – Джек, поговори со мной!» Нет ей ответа. Она стоит часами, ожидая, вслушиваясь в завывание ветра, и наконец, вздохнув, уходит.

А ветер над Миднари-Рок не утихает; все поет и поет он песню о любви, что сильнее смерти.

Но никто не разбирает слов.

Та, кто улыбается

– Я не пойду в класс.

Сделав это заявление, Роберт-Персиваль Малкотт стиснул зубы и бесстрашно уставился в холодные серые глаза новой гувернантки.