Ваш номер — тринадцатый

— Не-а! Этот — не шпиен! Этот — прошто шволочь. Пятая колонна и жидовшкая морда! Я его еще выведу на чиштую воду!

— Окстись, Пиф Пафыч! Фабиан Шереметев — и жидовская морда? — возмутился Зорин. — Он же коренной русак! В двадцать пятом колене! Он меня со своей родословной знакомил даже!

— Дурак ты, Жорин, шишки-коврижки! «Родошловная»! «В двадцать пятом колене»! Ежли он интеллигент — жначит точно жидовшкая морда!

И грустно уточнил:

— Такая вот дишпожиция!

— Слушай, а страшно это — человека казнить? — перевел Зорин разговор на другие рельсы.

— Да чего там штрашного? — искренне удивился Пифагор. — Он же бежоружный и шо швяжанными мошталыгами! Там боятьщя нечего: у органов вще продумано! Дошконально!

— А ремесла своего не стыдился, Пафнутьич? Как ни говори, а — палач! — доверительно полюбопытствовал Зорин.

— Ну и что же, что палач? — не понял Пафнутьич. — Я ж тебе — и опер, и шледователь, и прокурор, и шудья. Мы же были — штолпы гошударштва! Маршалов — врать не буду — не довелощь, а комбригов вщяких жнаешь школько я шамолично шлепнул? Нет, только мы — ГПУ, НКВД, МГБ — на швоих плечах штрану держали! Такая вот дишпожиция!

Генералиссимус с трубкой и его нарком внутренних дел благосклонно взирали со стены на своего столпа. Ломоносов — отвернулся, глядел вдаль задумчиво: не то оду императрице сочинял, не то формулировал принцип сохранения материи.

— Значит, говоришь, комбригов собственными руками шлепал? — переспросил Зорин. — Ну, тогда наливай!

…Они сидели до полуночи. Уже и соседи разбрелись по своим берлогам, опустела коммунальная кухня. Одна лишь «Фиалка Монмартра» в голубом халатике готовила яблочный мусс. Но вот и она завершила готовку. Вздохнула:

— О, mon Dieu![14]

И сыпанула стирального порошку в чью-то кастрюлю с борщом.

* * *

Городом правила ночь — унылая, беспросветная. Спал, свернувшись калачиком, старый энкавэдэшник Пифагор Пафнутьевич, причмокивал во сне, вспоминая сладкую наливочку. Спал, разметавшись и тяжко всхрапывая, набравшийся коньяку Зорин. Спала в девичьем своем алькове «Фиалка Монмартра».

А в крохотной квартирке на Кунчинской окраине горел свет. Настольная лампа озаряла разбросанные по столу бумажные страницы и склонившееся над ними лицо профессора Фабиана. Лицо было строгим и отрешенным — сейчас он не походил ни на сатира-искусителя, ни на пьяноватого ерыжку.

Заполненные формулами бумаги Фабиан сложил в аккуратную стопку, придвинул к себе чистый лист и ровным почерком написал: «В президиум Российской Академии наук. Представляю вашему вниманию оригинальное решение так называемой «Задачи N тел», трактующей общие вопросы движения небесных тел в гравитационном поле. Предлагаемое мною решение базируется на новейших достижениях релятивистской небесной механики и рассматривается сквозь призму общей теории относительности…»

Тут он остановил уверенный бег пера. Ну, рассмотрел ты, Фабиан. Ну, нашел решение. И дальше что? Планеты и кометы начнут теперь по-другому мельтешить в ближнем космосе?

Нет, дорогой мой профессор Шереметев, все останется, как повелось испокон веков! И планеты-кометы будут точно так же прочерчивать свои траектории, и сам ты по-прежнему будешь бултыхаться в болоте пошлости, бессмыслицы и зеленой тоски. И ради чего? Чтобы еще раз увидеть во сне, как здоровенный дебил из специнтерната топит тебя в ледяной речке Селениях? Или чтобы наяву созерцать посконные рожи стукача Пиф-Пафа, проспиртованного питекантропа Аполлинария и прочих «соратников»? Ох и тошная же штука — жизнь!

Он резко выдвинул нижний ящик стола, не глядя сунул туда руку и ощутил в ней содержательную тяжесть пистолета «вальтер». Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит… Как ты там излагал этому недалекому Зорину? «Распорядитесь сами своей жизнью или своей смертью»? «Если кишка не тонка»?

Он рассмеялся почти весело: вот сейчас и определим, господин профессор, толщину вашей кишки!

Спустя минуту в тесной железобетонной коробке глухо кашлянул выстрел. Страницы с решением «Задачи N тел» и письмо в Академию валялись, сброшенные брезгливо на пол. На столе, в кружке света белел один-единственный лист. На нем твердым почерком было написано: «Покидаю ваш кафешантан. До встречи в аду!».

А внизу приткнулась кособокая, пьяновато приплясывающая приписка — «Чудак покойник: умер во вторник, стали гроб тесать, а он вскочил да и ну плясать!».