Ваш о. Александр

Уже в Нью–Йорке я удивилась новому ощущению себя — «приобретению времени», если можно так выразиться, будто время растянулось, потому что тут люди «дольше» чувствуют себя молодыми. Меня не подавил страшный Нью–Йорк, а скорее наоборот, в нем я вдохнула новое ощущение, хоть и без денег, без работы, на графской помощи, а хорошо. Может, потому я и полюбила Нью–Йорк? Ведь мы любим не улицы, а свое ощущение в них. Или в Новом Свете время другое, или я себя в новом свете не узнаю? У меня появился запас времени! Я приобрела время, хотя и многое потеряла — пространство, в котором жила: родину, друзей, окружение. Время, как нас учили, связано с пространством, я никогда этого не понимала и сейчас не понимаю, а просто смеюсь. Открываю многое про себя, издалека думала, что «окна буду мыть», а нет, уже не хочется, все больше хочется воображать — пристроиться куда‑то к науке. Я набаловалась в Ленинграде, работая в университете, вроде как ученый, хотя подспудно всегда знала, что больше подхалим. А вот Яша — взаправдашний ученый. Я восхищаюсь его способностям проникать за сущность вещей. Когда нужно объяснить какое‑нибудь геологическое явление, он мне говорит: «Ты должна стать этим камнем, этой горой, кристаллом, чтобы понять их!» А мне не хочется! Мне совсем не хочется быть камнем или горой, разве что брильянтом, я хочу быть красивой женщиной. Правда, у меня шебуршится много амбиций, но они еще не вошли в сознание.

В Нью–Йорке мы пробыли восемь месяцев, это был напряженный период нашей жизни: поиски работы с каждодневным напоминанием со стороны Толстовского фонда, что мол, хватит сидеть на нашей шее, того и гляди они выбросят нас на улицу, и выгоняли, и снова брали. О Толстовском фонде остались самые неприятные воспоминания, но писать о них не буду, все‑таки они «продержали» нас, хотя мы за это платили своими нервами. Но ни Толстовский фонд со спесивыми и жалкими графьями, ни нищенское существование не смогли отравить мне сладость от Нью–Йорка. Я вдыхала свободный воздух Нью–Йорка и забывала, откуда я приехала, выходила в Нью–Йорк, растворялась в толпе и — чувствовала, что я все‑таки человек, если можно так про себя подумать, а не винтик великой системы, и влюбилась в Нью–Йорк. Я потеряла голову от любви и свободы. Город «желтого дьявола» околдовал меня, и я хочу там жить. Американцы говорят, что Нью–Йорк — это не Америка. А что? «Достопримечательность Америки» — как написал наш друг поэт? Или столица мира — как думаю я, и это первое, что приходит на ум, наверно, не мне одной.

Мы с грустью покинули «неамерику», «столицу мира», «достопримечательность» и поехали в Америку, в комфортабельную американскую ссылку после того, как Яша — наконец‑то! — получил предложение из маленького университетского городка, расположенного в Апалачских горах, в самом хвостике штата Вирджиния.

Как только мы приехали в Блаксбург и разложили свои вещи, то стали приходить соседи с дарами и подношениями: кто нес торт, кто цветы, кто что. «Скоро День независимости — приходите в гости». «У нашего младшего сына Данички день рождения в этот день (5 лет)». Все удивились, обрадовались и устроили ему праздник, подарили подарки, спели песенку. Мы с Яшей подумали: «Вот мы и в Америке!»

И я Вам пишу из этого городка Блаксбурга. Из нашего окна видна гора «Париж», но вокруг не Франция, а тихая–претихая Америка, такая американская, университетская, комфортабельная глухомань. Университет, как средневековый замок, окружен селеньями с домами профессоров, студентов и подсобных работников. Мы сняли дом «компьютерного «профессора–немца, уехавшего на «саббатикл»— годовой отпуск (такое полагается после семи лет университетского служения), и живем в нем. Яша называет его «наш» дом, я смеюсь, потому как он такой же наш, как Кремль, правда, с разницей, что, может, когда‑нибудь такой дом у нас и будет, а вот Кремль мы уже вряд ли приобретем. Яшу пригласили, как он Вам, наверно, писал, работать в университетском проекте изучения распределения нефти по миру, и еще он читает курс лекции по энваэрменту (такой науки у нас не было). Студенты сбегаются к нему со всей округи. На лекции студенты ходят кто в чем хочет, кто босиком, кто с мешками, кто с дырками на штанах (может, и в головах, на первый взгляд этого не видно) и почти все с собаками. Идешь по университету и кругом восседают самых разных видов собаки — ждут своих хозяев с лекций. Американцам с детства внушается: ты свободен, и друг твой только собака. Это я просто так болтаю, хотя «некоммунальность» и индивидуальная внутренняя свобода американцев бросаются в глаза сразу. И еще повальная вежливость. На работе никто вместе за столом кофе не пьет, каждый сам по себе выпивает свою кружечку кофе. К тебе в душу никто не просится, но и тебя к себе не пускает.