Ваша С.К.

Сорвавшийся на тревожный свист ветер унес последние слова графа фон Крока к темным вершинам гор.

— За сим спешу откланяться.

Фридрих взмахнул плащом и начал спускаться по склону крыши к самому краю, чтобы спрыгнуть на крепостную стену.

— Да полноте, Фридрих! — поспешил остановить его нахохлившийся Черный Ворон. — Вы дуетесь аки выставленное за дверь дитятко… Боже правый, и это трехсотлетний вампир! Да ничего я не предусмотрел, просто передышку сделал в Будапеште и стянул пару билетов на поезд — тиснение золотое на них, как видите! Ну не в моих, видать, силах в вороньем обличье совладать с животными инстинктами…

Граф уже дошел до последнего ряда черепицы, но обернулся, взмахнув плащом, точно крылом летучей мыши.

— Мы с женой поговорили и не имеем друг к другу никакой претензии.

— Я, право, не понимаю вас…

— Да откуда ж ворону понять летучую мышь! Ведь я ни животное, ни птица. И скажу больше — я теперь не вампир, но, увы, и не человек… Я просто влюбленный дурак, и ничего не могу с собой поделать… И поверьте — я счастлив. Но откуда ж вам знать о светлых чувствах с вашим-то послужным списком!

— Да куда ж мне! — зло бросил в ночь Федор Алексеевич и тоже шагнул к краю крыши. — Закончится эта бойня, попрошу у вас совета, как стать счастливым с законной супругой…

— И начнется другая война, когда брат на брата пойдет, — так же грубо перебил граф, когда на последних словах красный шагреневый сапог гостя сравнялся с его начищенным до блеска черным. — А потом отцу родному страна жаловаться станет на кума-свата, а потом супротив врага вновь плечом к плечу двинет силу ратную, а потом…

— А потом вы будете счастливо жить с законной супругой! — рявкнул Федор Алексеевич и даже поднял руку, словно возжелал ударить графа в грудь, но быстро спрятал обе руки за спину. — И нас, кровососов, порой чутье подводит… Авось и через сорок лет не будет вам счастья. Да и как вы смеете о судьбе Руси рассуждать, с вашей-то немецкой кровью…

— Я — трансильванец! И совсем не желаю подхватить вашу семейную патриотическую лихорадку. Если моя жена решит покинуть меня, я сам провожу ее в Петроград. Так что можете воспользоваться вторым билетом по своему усмотрению.

— Ну, Фридрих… Вы снова развели тут трагикомедию в балаганном стиле… Я совершенно не понимаю собственную внучку, которую нянчил с пеленок. Я же покупал ей билет на поезд, отходивший из тогда еще Санкт-Петербурга в Будапешт, но она не поехала с вами, хотя рыдала на вокзале. Она вам об этом не рассказала, нет? Знаете, у нас женщины и в литературу полезли, и даже в аэропланы, а вот о семье позабыли как-то… Мы с патриотизмом в мужской компании как-нибудь уж справимся. Неужто вы не можете заставить ее остаться?

Граф смерил упыря холодным темным взглядом и отвернулся к луне.

— Кто его знает… Может и могу, но не желаю. Это для вас женщина — вещь, которую за ненадобностью можно заточить в монастырь.

Он вдруг отдернул кружева и протянул Басманову руку, на которой кровью Светлана написала — видимо, когда проснулась среди дня, а он счастливо спал — следующие строки:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Было душно от жгучего света, а взгляды его — как лучи. Я только вздрогнула: этот может меня приручить. Наклонился — он что-то скажет… От лица отхлынула кровь. Пусть камнем надгробным ляжет на жизни моей любовь. Ахматова… Говорил же, не уходят русские женщины, не оставив записки…

— В чем на этот раз вы меня обвиняете? — сухо выпалил граф, сжимая руки в кулаки.

— Вам бы, Фридрих, настойку пустырника в кровь капать, помогает… Вот попробуйте! — Басманов вытащил из-за пазухи новую фляжку. — Не святая вода, еще лучше… Не побрезгуете со мной еще и по проверенному веками обычаю породниться?

Не дожидаясь согласия, Федор Алексеевич открутил крышку, надкусил себе палец и выдавил в содержимое фляжки три капли своей крови. Граф тоже осторожно коснулся клыком своего указательного пальца и позволил нескольким темным каплям упасть во фляжку. Басманов закрутил крышку и легонько взболтал содержимое, а потом, сделав несколько больших глотков, протянул фляжку графу, который молча отпил из нее свою долю.

— Целоваться не будем, — тут же отрезал он, и Федор Алексеевич широко, по-кошачьи, улыбнулся:

— А я не настаиваю… Это не византийское побратимство, а скифское. Все же мы больше азиаты с раскосыми и жадными глазами… Чур меня, дедушка Род! С немцем целоваться!

Басманов сунул фляжку за пазуху и обхватил себя руками в древнем охранительном знаке, а потом вдруг пошатнулся и камнем бросился с крыши вниз. Граф ринулся следом и подхватил гостя у самой земли, пока он ее не коснулся.

— Какого лешего! — закричал Федор Алексеевич, беспомощно барахтаясь в придавленном графским сапогом плаще. — Я и обниматься с вами не собирался!