Ваша С.К.

       Гость глянул под стол с другой стороны и увидел, что княжеский секретарь качает ногой в начищенном ботинке крытую женской шалью корзинку.

       — А у нас сейчас времена неспокойные, — уже нараспев говорил секретарь. — Люди и так друг другу глотки перегрызть готовы и без нашей и вашей помощи… В газетах гляньте, сколько малокровных девиц прошлой ночью утопилось. Так, — Федор Алексеевич неожиданно подался вперед и отдал приказание на чистейшем немецком языке. — Где бумага за вашей подписью, согласно которой вы обязуетесь не питаться на улицах Санкт-Петербурга? Давайте-ка ее сюда!

       Трансильванец молча протянул ему сложенный вдвое лист. Секретарь вновь окинул нового гостя внимательным взглядом и еле сдержал улыбку, но не комментарий по поводу того, что даже граф Дракула и тот переоделся для своего путешествия в Лондон.

       — Во всяком случае в интерпретации дражайшего новопреставившегося Брэма Стокера. Так что я настоятельно рекомендую вам тоже переодеться, а то наши городовые ненароком примут вас за поэта, а дворники, того хуже, за хулигана.

       — Премного благодарен за заботу, — грациозно поклонился трансильванский готический вампир.

       За густым слоем белил сложно было угадать возраст его смерти. Впрочем, Федор Алексеевич не особо напрягал свое воображение, потому что какое ему, право, дело до очередного гостя столицы. Петербургской нечисти вообще ни до кого нет дела, даже, порой, до самих себя. Он протянул посетителю ещё пахнущую типографией книжечку карманного формата в кроваво-красной обложке с двуглавым орлом.

       — Это список разрешённых к посещению иностранцами питейных заведений. Там проверенный людской сброд. Не отравитесь. Впрочем… поголодать в скором времени вам все же придется. Не в добрый час вы, граф фон Крок прибыли в православные края. С понедельника Апостольский пост начинается.

       Граф смотрел на секретаря не мигая. Федор Алексеевич усмехнулся в этот раз одними лишь губами.

       — Вот и уважите вместе с нами град Петра и его творений… Ну-с, приятных вам белых ночей. Будут какие вопросы, обращайтесь. В этом доме с удовольствием предложат дорогому гостю знаменитый русский коктейль — кровь с молоком.

       Посетитель в плаще быстро толкнул своего белокурого спутника к двери, но Федор Алексеевич все же успел бросить им в спину свое коронное, набившее оскомину, прощание:

       — И не забудьте паспорта продлить, коль остаться пожелаете. Петербург, знаете ли, такой город — как глянешь, так умереть во второй раз хочется!

       Как только дверь за посетителями закрылась, секретарь с постным лицом добавил к высокой стопке лист, заполненный до дрожи красивым почерком, и подумал: «Ещё одним мерзавцем в городе стало больше!» Хорошо, что эти двое не говорят по-русски, и ему не надо в тысяче-тысячный раз объяснять, что на слово «мерзавец» не-мертвый кровосос не должен обижаться. Ну совершенно не должен. А, наоборот, просто обязан восхититься глубине русского языка, в котором можно найти замену любому слову — особенно такому противному, как упырь. Ну, правда, ведь нельзя русского упыря называть венгерским словом — вампир!

       Федор Алексеевич нагнулся за корзиной и достал из нее спящей тельце младенца без рук и ног — голова да пузо, вот и все, остальное погодка мятая.

       — Есть замечательное древнее русское слово — мерзавец, произошедшее от слова «мёрзлый», — говорил он нараспев, укачивая Игоря Федоровича, в простонародье Игошечку. — А в холоде для русского человека ведь нет ничего приятного, поэтому мерзавцами окрестили бесчувственных, равнодушных и бесчеловечных человек… Тьфу ты… Людей, то есть упырей, то есть вампиров, то есть их, милых, замечательных кровососов. Другими словами, до морозной дрожи неприятных субъектов. Да, не говоря уже про мерзавок, вернее — мразей…

       Федор Алексеевич опустил спящей тельце обратно в корзинку и заботливо укрыл шаль. Затем запалил свечу, погасил лампу, достал из внутреннего кармана записку и поднес к пламени.

       — Светлана, ты единственная святая душа в этом доме, и он пришел по твою душу, только не знает еще об этом.

       Федор Александрович бросил догорающую бумагу на блюдце и потушил свечу. Затем нагнулся к корзинке, к самому лицу младенца и прорычал:

       — За грехи ты послан мне, не в утешение. Но я с лёгким сердцем беру на душу еще один грех… Ни слова Мирославу, слышишь меня, Игорь Федорович, слышишь?

       Игошенька не открыл глаз, не издал никакого звука, ни вздохнул, ни повел плечиками. В приёмной Фонтанного дома было тихо, как в омуте перед бедой. Неотвратимой.

Глава 2 "Черная перчатка"

       Федор Алексеевич обошел стол и нагнулся за лежащей на полу черной перчаткой, чтобы бросить на стол поверх бумаг. Затем вынул из внутреннего кармана пиджака часы: до возвращения княжны Светланы оставалось два часа. Белые ночи лишали нечисть возможности точно определять время, зато все остальные способности оставались при них. Например, забирая подписанную бумагу, незаметно стянуть с рассеянного посетителя перчатку или написать чужим почерком записку и затем без зазрения совести спрятать на груди.