Ваша С.К.

       — Так кто ж тот князь? — послышался голос Игорушки. — Кто так бездумно людские головы сложил и степь чужую русской кровью, багряной кровью окропил? Не Мирославушка ли уж?

       Засыпать уже начал Федор Алексеевич под сказ Родионовны, но от сыновнего вопроса разом проснулся и затылком о дверь шарахнул — от злости. А дверь вдруг отворилась, незапертой оказалась, и секретарь как был, так на коленях и ввалился в детскую.

       — Что с тобой, ворон наш сердечный? — всполошилась Арина Родионовна.

       Со стула подскочила, вязание своё бросила и к упырю склонилась, а тот уже сам не рад, что подслушивать взялся:

       — Сердце не на месте, — простонал он, чтобы начать про Олечку Марципанову говорить, но не успел.

       Нянька ахнула, к своему сердцу руку прижала, на свой счёт заявление упыря приняв:

       — На месте, на месте… Куда ж ему мертвому деваться-то?

       — У меня, говорю, не на месте… — зло прошипел Федор Алексеевич и выпрямился, но на беглянку сетовать передумал: — Богатырь в три года не знает, кто такой князь Игорь…

       — Знаю, батюшка, знаю… — возопило дитя из деревянной кроватки, но, к счастью, не выкатилось из нее. — Тот, за кого княгиня, в честь которой мать мою назвали, город голубями спалила…

       — Другой это Игорь… Потом его слово выучишь…

       — А меня в честь которого назвали?

       Федор Алексеевич подскочил к кроватке и прижал вязаное одеяльце по обе ее стороны растопыренными пальцами.

       — Спи. Что тот, что другой плохи, а ты третьим — хорошим — будешь. Спи давай… Время утреннее.

       Вышел, наконец, из детской и в столовую пошел, а там Бабайка тайком, пока княгиня Мария мертвым сном в хрустальном гробе спит, в саже копается — страсть как любит он это дело. А чтобы хозяйка ничего не заметила, заблаговременно все ковры скатал, а пол решил вымыть, когда русалка вернется: что зря воду тратить, за ней и подотрет лужи.

       — Слышь, Бабайка?!

       Домовой поднял голову — и чуть поклонился княжескому секретарю:

       — Раз у нас дачные рыбные дни нарисовались, сгоняй-ка на садок…

       — За весами?! — как угорелый, отскочил от печи обрадованный Домовенок.

       — За гостинцем! — отрезал секретарь канцелярским тоном. — Для девицы Марципановой.

       И ничего не добавив, сунул деньги в зажатый кулак неудачливому академику печных наук и выскользнул из столовой, будто и не было его тут вовсе. Бабайка с тяжелым вздохом закрыл дверцу изразцовой печи и покачал лохматой головой:

       — Баба в реку, ему бы в гроб… От любви до гроба и от гроба до любви один…

       И тут Бабайка задумался. Даже космы почесал гребенкой с обломанными зубьями, которую ему Олечка Марципанова от всей своей русалочьей души презентовала, когда та в негодность пришла. Но и это не помогло ему найти формулу любви, и Домовенок с тяжелым вздохом, заложив за щеку полученный монеты, отправился выполнять поручение расстроенного упыря.

       Солнце все никак не могло пробиться сквозь плотные серые облака, и Бабайка Резво дошагал до Аничкова моста, а там на рыбной барже народищу уже пруд-пруди — не протолкаешься. А заядлому воришке это только на руку: руку в чан сунет — живого судачка за хвост вытащит и за пазуху сунет; к бочкам бочком проберется — вытащит пару селедок и все за пазуху, за пазуху. Славный улов нынче — и русалки сыты будут, и деньги целы.

       Так-то оно так! Но надо бы еще и дворника уважить. Для этого грешного дела у Бабайки булка в кармане припасена. Достал он булку и с другими, кому задарма полакомиться охота, в очередь к приказчику встал. Знает заранее, какая икра горькая, какая солоновата: просит для пробы намазать самой крупной, чтоб дядя Ваня не подумал, что пожадничал на него запечный друг.

       — А ну… — закричал зоркий приказчик, но Бабайка не повернулся.

       Не ему ж, думал. Много тут любителей на халяву икоркой побаловаться. А он всего только на одну булку пробу взял. Что таить, бывало часто таскал сюда маленькую княжну. Для расфуфыренной девочки приказчики не скупились, жирно икру намазывали — думали, уж этой точно купят на завтрак. Но карлик с жиденькой бороденкой никогда ничего не покупал, все сберегал копейку к копейке, в тайне от князя и его секретаря. А Светлана не выдавала Домовенка, потому как умело врал тот, что сэкономленные деньги в церковь нищим носит. Совестно девочке врать было, но так хотелось в ларчике побольше блестящих монеток иметь: кощеевский синдром развит в домовых не хуже воровского. И спал, и чах Бабайка на сундуке — и тратить не на что, и бедным раздать совесть не позволяет. Такая уж странная она была эта совесть у деревенского домовенка, случайно попавшего в блистательный Петербург: ни то, ни се, не то совесть, не то…

       — Не то тебя!

       А это уже, кажись, ему… Только тогда и заметил Бабайка, что рыбину не под мышкой зажимает, а между коленок держит, но терять улов жалко. Так и поскакал в раскорячку на набережную. Народ хохочет, но не выдает маленького вора — встал стеной, и приказчик, молодой парень, сколько ни прыгал над толпой, а низенького юркого воришку так и не смог увидеть.

       — Ужо тебе! — погрозил он в хохочущую толпу.