Ваша С.К.

       И Федору Алексеевичу пришлось разъяснить трансильванцу значение употребленного им слова. Затем он взглянул на часы и быстро добавил:

       — Кстати, ваш граф любит литературу?

       — Безумно… — с горечью в голосе ответил господин Грабан. — Его из библиотеки по сто лет не вытащишь, вот и сидим в деревне безвылазно… Вы простите, что не по моде и не по погоде одет, но мы сюда еще двадцать лет назад собирались зимой, но вот незадача какая вышла — ящики с новыми книгами прислали заколоченными серебряными гвоздями… Между нами только, граф имеет привычку по три раза каждую книгу перечитывать, он с горя всю библиотеку по четвертому кругу перечитал, а вы бы видели нашу библиотеку…

       — Могу себе представить, — в свою очередь вздохнул Федор Алексеевич.

— Я лично в тихую раздарил половину библиотеки княжеской разным музеям… Пока мой князь ничего не заметил… Ох, не спились бы они с князем, поднимая чарку за каждого классика… Прошу!

       Федор Алексеевич распахнул перед юным гостем дверь.

       — Федька! — послышался тут же голос князя. — Я тебе уши чесноком натру!

       — Княгиня сейчас спустится, не беспокойтесь. Был рад знакомству, — пополнился он теперь обоим трансильванцам.

       — Взаимно, — улыбнулся граф, всем своим видом давая понять, что не забыл ни одного сказанного княжеским секретарём слова.

       — Свидимся, — продолжал улыбаться Федор Алексеевич. — Белые ночи… Всех как на ладони видать.

       — Ну-с, прошу… — перебил его князь и собственноручно распахнул внутреннюю дверь, впуская в свой дом трансильванских гостей.

       Федор Алексеевич затворил за ними дверь и вернулся к столу, чтобы убрать в шкаф ночные бумаги. Повернул ключ и спрятал в карман до следующей ночи, надеясь, что та не принесёт ему неприятных сюрпризов.

Глава 4 "Сколько стоит домовенок?"

       В августе месяце пятнадцать лет тому назад лил, шел, моросил, накрапывал… Нет, ни один глагол не в силах описать весь ужас ночного летнего дождя, который застал двух подозрительного вида личностей у дровяника, примостившегося к задней стене приземистого почерневшего от времени бревенчатого домика в шестидесяти верстах к юго-востоку от величественной столицы Российской Империи — блистательного, но в этот час такого же серого и мокрого Санкт-Петербурга. Это были никто иные, как Федор Алексеевич и князь Мирослав Кровавый.

       Земля чавкнула под тяжелой ногой в когда-то начищенном, а сейчас заляпанном грязью ботинке Федора Алексеевича. А потом квакнула очень противно, и ботинок взмыл в темноту, чтобы не раздавить лягушку. Еще противнее булькнули огромные капли, скатившиеся с крыши прямо на мокрые черные кудри. Задержавшись на мгновение на большом, но все же аккуратном носу, дождинки покатились по черенку, зажатому черными кожаными перчатками, прямо на острие лопаты, на палец ушедшей в податливую землю возле нижнего бревна.

        — А если…

        — Копай и не разговаривай, — послышался раздраженный ответ князя.

        Лопата ушла под землю на два пальца и вновь замерла.

        — Копай! — голос Мирослава приобрел командирские нотки.

        — Нет, не могу!

        Бревенчатый домик в ничем не примечательной, кроме этого самого домика, деревеньке Кобрино был не низок-не высок, но оба могли спокойно провести рукой по его старенькой крыше. Если бы захотели, но пока их интересовал только венец сруба.

       — Мирослав, изба и так выше колен ушла под землю, и если мы вытащим хоть одно бревно, семейство Трашковых останется без крыши. Сомневаюсь, что Арина Родионовна скажет нам спасибо за своих обескровленных — в смысле обездоменных — потомков, а нам сейчас ее расположение, сам понимаешь, крайне необходимо…

        — Копай, — голос князя, казалось, дрогнул.

        Дрогнул на миг, но этого было достаточно, чтобы Федор Алексеевич передал лопату в руки князя.

        — Знаешь что, Мирослав, сам копай! Я умываю руки.

        И действительно подставил грязные перчатки под крупные капли дождя, потер друг о дружку и отошел к березе. Темная листва зашуршала над его головой. Ветви, казалось, сами отстранились, чтобы ненароком не задеть бледное мокрое лицо. Дождь усилился, и ветер завыл на чердаке домика протяжно и густо.

        — У тебя есть другие предложения?

       Лопата, уже вошедшая в податливую мокрую землю на три пальца, вновь замерла, и небесно-голубые глаза сквозь разбавленную дождем темноту вопросительно уставились в черные, подернутые тенью от длинных ресниц, очи.

        — Не мне тебе объяснять, — начал Федор Алексеевич, — что выражение — здесь пахнет домом, образное и никак не связано с вонью прогнивших за столетие бревен этого прекрасного строения. Да и вообще, этот домик имеет историческую ценность, и разбирание его на бревна можно считать верхом вандализма. И так ведь без нашей помощи разваливается в скором времени.

        Мирослав погладил стену.

        — Да, нет, сто лет еще точно простоит. Раньше-то на совесть строили… Давай ближе к делу. Что ты предлагаешь?

        — Домовенка украсть. Ему сейчас лет сто должно быть, мы ж его младенчиком видели, когда с Пушкиным сюда приезжали старушонке Яковлевой родное гнездо показать. И игрушка для Светланы будет, и дух родного дома для Арины Родионовны.