Ваша жизнь больше не прекрасна

— Вот, снова фигура. Боитесь, конечно. Чего бы иначе со мной каркаде распивали, который терпеть не можете? А ведь несчастные «антиповцы» наверняка из этого же розлива, — благодушно обратился он к собравшимся, — от начальственного насморка впадут в кому, а за какую-нибудь эффектную фразу, которую вынашивали и лелеяли ночами, жизнь готовы отдать. Искусственные люди. Надо бы успеть в утренней газете… Гримдинов!

— Я! — Гримдинова заседание окончательно укачало, лицо его выражало такую решительную анонимную готовность, которая не оставляла сомнений в том, что он вынырнул из глубокого и превосходно обставленного сна.

Пиндоровский посмотрел на него несколько секунд с брезгливой задумчивостью и устало произнес:

— Ничего. Продолжайте дальше. Ролик про Трушкина готов?

— Заканчивают монтировать, — ответил брюнет с богемной прической, глазами, привыкшими к темноте, и с растекшимися по щекам рыжими усами.

— На стол ко мне.

Удивительно, как убыстряет мысль упоминание твоей фамилии в чужом разговоре. Я мгновенно понял, в чем дело.

— Так вы все это время тайно снимали меня?

— Традиция, — бросил в мою сторону Пиндоровский, даже не пытаясь изобразить любезность. — Всем вновь прибывшим подарок о первом дне. И цифирьки, знаете, которые скачут в правом нижнем углу, ни у кого не оставят сомнений, что съемки производились именно сегодня. Может быть, вам и приятней было бы героически погибнуть, но это, извините, в другой раз. Сейчас вы нам нужны живой и, по возможности, беззаботный. Лучше бы, конечно, жизнерадостный, но этого и камера вам добавить не может. Готовьте аппаратуру и большой экран, — послал Пиндоровский команду кому-то в заднем ряду. — Про убийство они сразу вставят, а мы и пустим на первых словах. И тут же посеем недоразумение с щадящим рукоприкладством. Поручите Энн.

— Его не могут найти.

— Чушь! Тоже мне, второй Антипов. Найдите! Лавры им не дают покоя? А его девчонка?

— Они вместе.

— Накиньте сеть! Родственники! Мне вам объяснять? А Константин Иванович, я думаю, не откажется завтра сам явиться перед публикой. Не откажется, не откажется. Чтобы ускорить процесс акклиматизации… Леша, отведи журналиста к нашему главному архивариусу, пусть поговорят. Человека разъедают сомнения, надо ему помочь.

Вынырнувший неизвестно откуда мальчик Алеша уже не был для меня неожиданностью. У меня даже шевельнулось подобие надежды — все-таки он был единственный, кого я видел еще наверху.

Мы молча вышли и отправились в конец коридора. Алеша открыл ключом дверь с матовым стеклом, которая оказалась входом в еще один лифт.

— Вы не волнуйтесь, — тихо и как бы извиняясь, произнес лирический мальчик, — все к лучшему. Скоро вы сами поймете.

— Я уже понял, — сказал я. — И помолчи лучше. Все равно соврешь.

— Уверяю вас, никогда…

— Запускай машину.

Мы еще два раза меняли лифты, мальчик явно нервничал и путался, обещанный Пиндоровским круиз длился не меньше получаса. Не буду это описывать. Скажу только, что главным архивариусом оказался старичок с гусарскими усами, который забавной трусцой покинул давеча ГМ. И его обрисовывать не стану, а попробую передать близко к тексту все, что он с чрезвычайным волнением, восторженными всхлипами и неизвестно кому посланной укоризной наговорил мне, быстро передвигаясь между шкафами и компьютерами и гордясь своим безупречно устроенным хозяйством.

Тетрадь десятая Воздушные мытарства-2

История хтонической резервации

Началось с крупной лагерной шарашки. Еще в тридцатые годы. За десятилетия тут появились лаборатории и цеха, профиль которых никто не мог вспомнить, только то, что связаны они как-то с радио или вообще с коммуникацией. После освобождения многие вернулись к обычной жизни, но кое-кто остался, те, кто оказался без родственников и без жилья, например. А таких было немало. Власти тоже выгодно: исследования идут, зарплата символическая, дешевая столовая, жилье и вовсе бесплатное, полный контроль. Так тут и прижился безденежный, практически, коммунизм.

Сидел в этой шарашке психофизиолог Файззулин, ученик Бехтерева. При нем появился некий кружок, собиравший в себе научную элиту, людей узких специальностей, но которые умели мыслить широко, философски, то есть находились, согласно веянью времени, в постоянной связи с будущим. Кроме прочего, увлекались они и утопическими изысканиями по созданию нового человеческого существа — прогенератива, о котором мечтал в свое время учитель Файззулина.