Ваша жизнь больше не прекрасна

Впрочем, способ исчезновения был не особенно и важен. На земле над ними было небо, странное слово «вечность» вызывало живой, пусть и смутный трепет. Был Бог, который хоть и превращался все больше в риторическую фигуру, но даже она связывала еще как-то с миром древних. При галогенном освещении все это утратило актуальность. Бог был заменен «порядком вещей», а о переживаниях и узах прошлой жизни хтонический житель вспоминал как о тривиальных волнениях, недостойных памяти. Существование хтоника обеспечивалось исключительно электронной системой оповещения. Достаточно стереть эту информацию, и человека нет.

Короче, кроме закоренелых самоубийц, все прочие, конечно, соглашались. Тем более что в установленных границах им даже дозволялось иногда виртуально появляться в прежнем пространстве и времени, не покидая места своей пожизненной прописки. Некоторые после своей номинальной кончины делали карьеру головокружительную, но никому не приходило в голову считать это исключительно личным достижением, поскольку каждый втайне, как уже говорилось, знал, что себе не принадлежит. Но и не Богу, конечно, Тот давно оставил его своим попечительством, и скептики, которые находятся всегда, даже говорили про себя и себе подобных: «оставленные Богом».

Все они давно были не пациентами, а полноправными жителями хтонической резервации. Из них стали готовить необходимые для страны кадры, когда выяснилось, что все совершившие переход обладают уникальными свойствами: они умели необычайно тонко воспринимать идеи, не те, которые оформлялись в виде резолюций и указов, а как бы из воздуха — путем мимики, скупого жаргона или даже выуживать их из послеобеденного настроения уполномоченного лица. Стоило тому пошевелить в ботинках пальцами и недовольно крякнуть, как на следующий день у директора рынка, составлявшего ему в тот вечер компанию, обнаруживались крупные неприятности в гостиничном бизнесе, а бывшая на его содержании балетная труппа проваливала гастроли в Лондоне.

И хотя обитатели ЧЛ постоянно общались с жителями на земле, а многие даже имели там семьи, они с годами начинали все больше ощущать особую близость со своими хтоническими собратьями. Это отчасти объяснялось тем, что все они чувствовали себя элитой. Одно время существовало даже что-то вроде обряда конфирмации. Традиция эта прожила недолго, но именно она помогла оформить некоторые пункты самовосприятия хтоников.

Материальная зависимость от наземной цивилизации только усиливала чувство превосходства, ибо лишь они владели тайным знанием, они имели доступ к приводным ремням экономики и психологии, благодаря чему жизнь на земле шла так, как шла. Это можно сравнить с духовным, эзотерическим родством масонских братьев. И хотя тайна не имеет ничего общего с так называемой информацией и ее нельзя получать в виде фрагментов, выборочно, для нее не может быть ступеней доступа, а у обитателей ЧЛ был именно такой ограниченный доступ к тайне, это не мешало им чувствовать себя посвященными.

Но и это еще не все объясняло в их особенных отношениях. Их роднила общность участи, несомненно. У каждого был свой случай, своя история ухода, но равные по силе переживания, сопутствующие переходу границы, отделяющей один мир от другого. Люди, знакомые с этим опытом лишь по литературе, назвали бы его просто ужасом. Нечто подобное, находясь еще на грани и пребывая в двух мирах одновременно, могли бы сказать и сами посвященные. Но с годами этот момент перехода стал обрастать поэтическими подробностями и наполняться значениями. Он становился их общей легендой. Герои этой легенды, то есть они сами, представали людьми чрезвычайных свойств. Они были умнее, тоньше, экзистенциально чувствительнее и смелее, чем их окружение. Панический страх и жалость к себе, испытанные в момент перехода, постепенно стерлись из памяти, вернее, преобразились в акт не отчаянья даже, а отчаянного геройства, что выгодно отличало их от тех, кто и поныне живет своей жалкой, отданной на растерзания страстям жизнью, не смея дать себе отчет в истинном своем положении. Страх и жалость к себе не совсем истерлись у посвященных, но они привыкли вспоминать о них со смешком, потому что разве есть хоть один настоящий герой, которому был бы неведом страх?

Но и этот страх был преображен памятью в экстаз влюбленности, поэтому и близость их была почти близостью любовников, у которых всегда есть что вспомнить, не прибегая к словам. Вроде снежного запаха цветущих яблонь, жеста, приказывающего развязать причальный канат, незабываемого ощущения зноя и озноба. Это, в сущности, навсегда уберегало их от метафизического одиночества, поскольку при всем том не было похоже на страсть, а поэтому и не могло однажды закончиться разрывом.