Ваша жизнь больше не прекрасна

Антипов уверяет, что выйдет с практическими предложениями. Но, судите сами, какие тут могут быть предложения? Мне, правда, всегда казалось, что он и мне говорит не последние слова, что он что-то действительно узнал и ждет только времени и момента. Но тогда уж совсем глупо делать это на митинге. Ведь в его изысканиях участвовало множество институтов и лабораторий. Стало быть, и открытие, если оно есть, принадлежит не ему одному. Материалы разосланы экспертам по всему миру. Надо ждать. Однако он и в их беспристрастность не верит, вот беда. Получается, правду, целую правду, способен принять лишь он. Но это уже не просто мания величия, а аргумент самоубийцы, болезнь. И опять же: зачем тогда выступать?

Доводы профессора были убедительны. В лучшем случае, выступление Антипова произведет впечатление хлопка шарика на безумном карнавале, в худшем — нас ждет гражданская свалка. Если и осталась в людях подлинная эмоция, то это немотивированная, как приступ кашля у поперхнувшегося, агрессия. И вот ей будет дан выход и самое туманное направление, что и требуется для свалки. Почва готова: суды Линча на дорогах, общество догхантеров, охотящееся на собак.

Но что-то меня все время смущало. И не то даже, что мы воспитаны на подвигах сумасшедшего рыцаря и трех минутах кубинской правды. Хотя и это тоже. Так или иначе, Антипов собирается идти на смерть во имя правды, в которую верит. Вправе ли я его останавливать? Да и потом — почему я?

Вдруг я понял, что мешало расположиться к несомненной, казалось бы, правоте профессора. После смерти ГМ отпустил усики и напоминал парикмахерский манекен. Вот отчего это чувство дискомфорта, которое внедрилось в мой утренний фанатизм, когда я увидел ГМ. Усики были аккуратные, из тех, что требуют ежедневной утренней проверки.

В это время в кармане профессора подал сигнал мобильник.

— Простите, у меня через пятнадцать минут кафедра, — сказал он.

— Могу я хотя бы узнать, почему выбор пал на меня и что я должен делать?

— Вам все сейчас объяснит этот молодой человек, — профессор указал рукой на садовника, в котором я тут же узнал Васю Шитикова.

Как ни поражен я был во второй раз явлением автора моего романа, хотелось задать ГМ на прощанье еще один вопрос. Фокус со смертью и поминками не стоил объяснений. Но что делает здесь кумир моей юности?

Я знал эту кривую усмешку. Так он кривился на вопрос студента, который обнаруживал отсутствие даже поверхностного знакомства с предметом и исходил только из желания проявить интеллектуальную инициативу.

— Вы знаете место лучше? — спросил он раздраженно. — Вот мы с вами уже там, где нас нет, и ничего не изменилось. Но курица, говорят, выклевывает зернышко и из говна. Если же сухо, как милиционеру с демократизатором (это новое для меня словечко было, видимо, здесь в ходу. — К. Т.), то я работаю координатором культурных программ от Всемирного комитета третьего тысячелетия. World Millennium Committee. Кстати, и ваш сегодняшний концерт организован не без нашего участия.

— Он разве состоится? — спросил я. — Ведь митинг завтра.

— Обязательно состоится. Все вообще должно идти по плану. И мы приложим к этому свои усилия. Я не прощаюсь.

Шитиков, Шитиков…

Стены сада светились бледно-розовым стеклянным морозцем. Цвет, примерно, полдня. Василий приближался со стороны, противоположной подсолнечной. То есть, я видел его силуэт, на котором угадывалась белая рубаха с серой, что ли, жилеткой, и улыбка, в этом, по крайней мере, теневом варианте, простодушная и невооруженная. «Давно я такой не видел», — подумал я, чувствуя потребность в ответном жесте.

— Господин Голядкин, — зачитал я, — душа моя, человече смиренный и тихий, вольнодумец тишайший, бунтарь незадачливый, сокрушитель печальный!

Шитиков подхватил, не раздумывая:

— Это что за погода у нас, что за ветер такой окаянный!

— Это что за напасти такие одна за другою на голову нашу!

Мы рассмеялись и обнялись в легкой походной манере, то есть как бы только обозначили объятия.

— Ну, и о чем мне тебя спросить в таком варианте? — сказал я.

— Если мы сейчас выпьем за встречу, нас никто не упрекнет, — ответил Шитиков.

— Тогда зачем эта мучительная пауза?

На мое восклицание в образе волшебного идиота вновь нарисовался услужливый Алеша.

— Растворись, гнида! — резко приказал ему Шитиков.

— Василий Петрович…

— На счет «два», — сказал Вася тихо, отчего даже у меня пробежали мурашки. Такой напарник пригодился бы мне, если все же придется встретиться с «ублютками».

— Рад был узнать, что у тебя отчество Петрович.

— Убей меня, — сказал Вася. В качестве его улыбки у меня уже не оставалось сомнений.

— Поздно, брат.

Вася сам отправился к стойке и вернулся с двумя пузатыми, черносмородиновыми рюмками коньяка.

— Ты дописал роман? — спросил я, когда первый глоток прислал в мозг ободряющий позывной.

— Да. И даже получил за него серьезную премию. С небольшим, правда, материальным обеспечением. Ты ничего не слышал?

Я отрицательно покачал головой.