Ваша жизнь больше не прекрасна

Велико же было потрясение, когда, вернувшись, она нашла на автоответчике не меньше десяти звонков помощника и даже один звонок самого режиссера. Она понравилась всем, ни о ком другом режиссер не желает слушать, ее портрет висит у него в кабинете. Зину просили откликнуться.

Десятым был звонок режиссера. Он напоминал признание в любви, которое плачущая Зина тут же переписала для своей фонотеки. Среди прочего, режиссер сообщал Зине, что переделал финал. Сын отыщет мать не в лечебнице, а увидит ее на площади, где она будет из платяного мешочка насыпать корм голубям. Они узнают друг друга, сын присядет рядом с матерью. Крупный план: руки их встречаются в мешочке с кормом, сын целует ладонь дающей.

Зина тут же позвонила на студию, где чужой голос сказал ей, что съемки фильма «Врата Петровы» закончены.

— Как он узнал, — плакала Зина, — что я испугалась гроба и заморозки? Ведь я же никому ничего. Тебе первому рассказываю.

— Может быть, он просто сам так решил? — неуверенно сказал я.

— Глупенький ты, — улыбнулась Зина сквозь слезы. — Вот просто так, взял сам и решил? Нет, он смотрел внимательно в мои глаза и все понял.

— Что понял?

— Все!

Она снова принялась рыдать.

— Слушай, ну успокойся. Если ты ему так запала, он тебя снова пригласит.

— Не пригласит. Нужны ему такие старухи с гонором.

— При чем тут гонор? Ты же сама сказала, что он все понял по твоим глазам.

— А этой роли все равно уже не будет.

— Можно подумать, что тебе предлагали сыграть Марию Стюарт, а не парижскую нищенку.

— Какой ты равнодушный, — подняла голову Зина. — Пойми, ведь она же мать.

Немного успокоившись, она стала рассказывать, как отчитал ее за это «фордыбаченье» дед, который, я точно помнил, покинул их лет двадцать назад.

— Ведь я говорил тебе, дочка, — огорчался дед, который, как я заметил, в трудные минуты изъяснялся афоризмами, — держи дверь клетки открытой, птица может вернуться. А ты снова крутанулась так, что только трусики мелькнули.

И он начал набивать трубку, добавляла Зина, всегда набивает трубку, когда злится, хотя давно уже не курит.

— Окстись! — удивлялся я, как всегда не врубаясь в эту ее протяженную сагу, где вчерашний мертвец мог проснуться среди ночи, чтобы принять желудочные капли. — Когда он у тебя умер?

— Какое это имеет значение? — отвечала Зина преувеличенно нормальным, сухим голосом.

Был в Зининой жизни еще один эпизод, про который у меня сведения смутные, хотя она ни от кого не скрывала, что отсидела в свое время срок. Год и восемь месяцев, если не ошибаюсь. Разговор об этом заходил обычно на закате застолья, и у Зины, питающей слабость к законченным сюжетам, первая фраза рассказа всегда звучала одинаково: «Все началось с того, что я живу одна».

На долгую историю сил уже ни у кого не было, слушали невнимательно, Зина обижалась или конфузилась, затаив, однако, печальную мысль о том, что жизнь стала душевно легковесной, и люди в ней похожи на мотыльков, что для людей очень опасно, потому что они не заметят в этом порхающем состоянии надвигающуюся угрозу и обязательно когда-нибудь погибнут. В то, что жизнь представляет собой связный рассказ, который надо дослушать и понять, она была убеждена.

По разговорам я знал, что Зинина отсидка была связана как-то с мутным временем, когда идея проснуться богатым овладела массами. Многие не только поверили в то, что на этот гипнотизерский аттракцион пускают всех желающих, но решили, что лишь денег им для счастья и не хватает. На мой взгляд, это самообольщение, свидетельствующее о метафизической глухоте населения, было, тем не менее, для жителей хрущоб простительно еще более, чем первое. Зина попыталась стать хозяйкой ларька, оказалась в толпе возбужденных предпринимателей, а для того, чтобы понять, как ее там затолкали и подставили, особой фантазии не требуется. Подкручивать своими музыкальными пальцами винтики у весов она была определенно неспособна.

Выходит, семья Зины распалась еще до тюрьмы, и, более того, именно с этим она связывала как-то свою неудачную авантюру. Из родных осталась только старшая сестра, которая жила в Австралии и за что-то была на Зину обижена. Кажется, за то, что та самовольно продала их большую семейную квартиру. Как всегда в таких случаях, экономические резоны переплелись с сентиментальными соображениями, что утяжелило Зинину вину и поставило ее фактически в один ряд с убийцами. Как говорила сама Зина, дело было не столько в неподъемной квартплате и даже не в подержании порядка на нежилых просторах бывшего семейного гнезда, сколько в том, что душа ее не могла справиться с избытком наглядных воспоминаний, по вечерам она скулила, а утром не хотела возвращаться к жизни. Надо было выбирать, и Зина выбрала жизнь.