Вашингтон

Генеральный прокурор Эдмунд Рэндольф считал, что создание банка противоречит Конституции. Томас Джефферсон полагал, что государственные монополии и центральные банки — орудия угнетения в руках исполнительной власти, ассоциирующиеся с монархическим игом. Джон Адамс, хотя его ни о чем не спрашивали, тоже подал голос против. Поколебавшись, Вашингтон из предосторожности попросил Мэдисона составить проект заявления об отклонении закона о Центральном банке, сообщив об этом Гамильтону. Тот за неделю настрочил объемистый меморандум, разбив жалкие доводы противников железными аргументами. Центральный банк поможет федеральному правительству противостоять кризисным ситуациям. Его создание «необходимо и целесообразно», а согласно Конституции, президент может рекомендовать этот шаг Конгрессу. Правительство полномочно применять те меры, которые считает нужным для достижения своих целей.

Вашингтон подписал закон 25 февраля 1791 года. А 22 февраля, в день его рождения, в Лондоне вышла первая часть трактата «Права человека» — ответ Томаса Пейна на враждебные французской революции «Размышления» Эдмунда Бёрка. Пейн посвятил публикацию Вашингтону и сообщил, что постарался максимально удешевить издание, чтобы лишь компенсировать расходы на бумагу, как в свое время с эссе «Здравый смысл». В новом труде автор разъяснял преимущества республиканской формы правления и призывал англичан свергнуть монархию так же, как это было сделано во Франции. В Великобритании его обвинили в предательстве, поэтому он бежал во Францию, где в 1792 году был избран в Конвент. Джефферсон помог опубликовать «Права человека» в Филадельфии, а в качестве предисловия было помещено его письмо издателю с выражением радости по поводу того, что кто-то наконец дал отпор «политической ереси, распространившейся среди нас». Это было истолковано как явный намек на скрытый монархизм антиреволюционного трактата Джона Адамса «Размышления о Давиле» 1791 года и вызвало пересуды. Джефферсон направил Вашингтону письмо с оправданиями, но тот даже не ответил — настолько был зол. Еще не хватало, чтобы члены правительства подсиживали друг друга!

Обострившиеся разногласия, грозившие расколоть страну по географическому принципу, вынудили Вашингтона вновь отправиться в дорогу: теперь он намеревался объехать южные штаты и выяснить, действительно ли инициативы Гамильтона встречают сопротивление на местах. Ему предстояло проделать 1816 миль верхом или в экипаже; с учетом плохих дорог он отвел на поездку три месяца. Несколько дней он провел над картой, вымеряя расстояния, планируя время в пути и места ночевок, словно готовился к военной кампании. Наконец в конце марта президентский поезд выехал из Филадельфии. Раб Парис трусил на Прескотте — парадном жеребце, на котором Вашингтон будет въезжать в города. Рядом бежала борзая по кличке Корнуоллис.

Вашингтон нанял большое судно для сплава по реке Северн в Мэриленде, но экипаж оказался неумелым, и в темную бурную ночь, при вспышках молний и раскатах грома, судно дважды садилось на мель. Команда бестолково металась по палубе; президент находился под ней, скрючившись в койке. Этот кошмар длился до самого утра, когда, наконец, они причалили в Аннаполисе и остановились в таверне.

Там состоялось собрание землевладельцев из Джорджтауна и Карролсберга, соперничавших за право возвести на своих участках правительственные здания. Президент обрадовал их: новый федеральный округ расположится на территории обоих районов.

Перед отъездом Вашингтон встретился с Пьером Шарлем Ланфаном, вызвавшимся стать главным архитектором новой столицы, и изучил его наброски. Ланфан намеревался построить резиденцию Конгресса на поросшем лесом холме Дженкинс-Хилл, чтобы центр города был виден с окраин. На другом холме будет заложена резиденция исполнительной власти: оттуда открывается роскошный вид на Потомак и можно будет разглядеть Александрию (а то и Маунт-Вернон). Француз отказался от планировки в виде шахматной доски, подходящей лишь для «плоских» городов, предпочитая диагонали, которые должны были внести разнообразие и сократить расстояния. Ланфан был «братом» Вашингтона по ордену «вольных каменщиков», и в его набросках будущих улиц явно просматривались масонские символы: восьмиугольники, вобравшие в себя крест тамплиеров, пентаграмма, даже сова — символ мудрости. Вашингтон одобрил его идеи и предоставил ему полную творческую свободу.

Президентский кортеж, передохнув недельку в Маунт-Верноне (правда, Вашингтон ежедневно объезжал пять своих ферм), 8 апреля прибыл во Фредериксберг — без предупреждения, чтобы не вызвать ненужный ажиотаж. Зато ричмондцы успели подготовиться к торжественной встрече, а в Питерсберге несколько тысяч встречающих подняли такую пыль, что у Вашингтона потом еще долго першило в горле. Тогда он прибегнул к испытанному трюку — сказал, что покинет город в восемь утра, а сам сбежал в пять.