Вашингтонская история

Особняк миссис Биверли считался точной копией «Малого Трианона» Марии-Антуанетты, — во всяком случае, именно так утверждали шоферы экскурсионных автобусов. Перед домом был большой сад, отделенный от улицы высокой чугунной решеткой и живой изгородью, сквозь просветы в которой прохожие могли бросать внутрь нескромные взгляды. Когда Фейс с Тэчером подъехали к особняку, званый ужин — а-ля-фуршет — был в полном разгаре. Небо прояснилось, и ночь дышала тропической истомой.

— Опять опоздали! — укоризненно буркнул Тэчер. — Илейн будет сердиться. Она ведь завтра уезжает в Мейн.

— Ты бы мог поехать без меня, — сказала Фейс.

— Я был бы счастлив, если б мог! Но я уже столько раз бывал один, что пошли слухи, будто мы расходимся!

— Все шпильки…

— У людей создается мнение, что ты крутишь на стороне! — с горечью заметил он.

Молча поднялись они по каменным ступеням особняка. Дворецкий распахнул перед ними дверь.

— Добрый вечер, Джадсон, — сказал Тэчер.

— Миссис Биверли спрашивала про вас, мистер Вэнс, — доложил дворецкий. — Я сказал ей, что мне ничего не известно.

Выйдя в сад, они сразу наткнулись на Илейн Биверли.

— О, мои дорогие! — воскликнула она. — Я страшно боялась, что вы не придете! Ведь сегодня я даю последний вечер в этом сезоне.

— У Фейс болела голова, — сказал Тэчер, — но, к счастью, она почувствовала себя лучше.

Фейс улыбнулась своей самой нежной улыбкой.

— Я просто не могла испортить Тэчеру вечер, — сказала она.

— Мне хочется познакомить вас кое с кем из моих новых друзей, — заметила миссис Биверли, — но сначала — мятной настойки со льдом! Убеждена, что у вас пересохло в горле после такого ужасного дня.

— Я просто умираю от жажды, — признался Тэчер.

Фейс осторожно огляделась. Гостей было человек двадцать пять — тридцать, и она увидела немало знакомых лиц; заметив на себе чей-нибудь взгляд, она улыбалась и кивала головой. Из Департамента никого не было. От радости она почувствовала даже некоторое расположение к миссис Биверли: не такая уж она в конце концов кривляка, эта старуха. Правда, лицо у Илейн Биверли — настоящая рельефная карта, на которой бесшабашный образ жизни оставил свои вмятины и бороздки. Ее седые волосы тщательно причесаны по последней моде. Потухшие глаза искусно подведены, тонкие губы, растянутые в любезной улыбке, ярко накрашены. Прямой аристократический нос удивительно напоминает нос Тэчера и, будь он немного подлиннее, придал бы ее лицу сходство с лошадиной мордой. Но и такая, как есть, она недурно выглядела бы в модном журнале, на фотографии, запечатлевшей оперную премьеру, или в кинохронике, где показан прием в Белом доме. Лишь изредка на лице ее появлялось усталое, измученное выражение; случалось, в небольшой компании, подвыпив, она подходила к великолепному концертному роялю и принималась петь хриплым голосом, еще сохранившим следы некогда прекрасного контральто. Романс был всегда один и тот же:

Мутится разум мой,
В груди пылает пламя, —
Лишь сердце одинокое
Познает грусть мою…

В таких случаях Фейс в глубине души всегда жалела Илейн Биверли.

Точно во сне Фейс машинально взяла серебряный стаканчик с подслащенной настойкой, сильно замороженной и пахнувшей мятой.

— Фейс, милочка, — услышала она голос миссис Биверли, — вы сегодня просто прелесть в этой пушистой белой жакетке. Но вы чем-то расстроены и уж очень бледны — даже ваш прелестный загар не может этого скрыть! Вы слишком много думаете о Тэчере! Я хочу вас сегодня познакомить кое с кем — прелестный человек и такой блестящий — истый испанец! Тэчер просто убьет меня, когда его увидит!

Фейс позволила себя увести, и через минуту миссис Биверли уже представляла ей смуглого красивого молодого человека, которого она назвала сеньором Хосе Кьепо де Мола. Фейс быстро обнаружила, что он почти не говорит по-английски, и, следовательно, ей предстояло весь вечер развлекать его беседой по-испански. Ловко подстроено, а Илейн Биверли уже и след простыл.

Обычно Фейс на таких вечерах придерживалась тактики улыбчивого молчания. Ей попросту не о чем было разговаривать с этими людьми, — она как-то не могла найти с ними общего языка. Их флирт и сплетни мало интересовали ее, политические взгляды вызывали лишь удивление, а болтать ради того, чтобы поддерживать разговор, она не умела. Эти люди казались ей похожими на русского графа, который писал светскую хронику для журнала Сисси Петтерсон. К тому же Тэчер строго-настрого запретил ей говорить, что она работает в правительственном учреждении секретарем и имеет недурную деловую репутацию. (Унижение, которое он испытывал от того, что его жена работает, еще было ей понятно, но почему секретарская работа казалась ему особенно унизительной, — она никак не могла уразуметь.)

Однако испанец — это совсем другое дело: тут нужно быть simpatica[3]. Задачу ей облегчала любовь к испанскому фольклору, недурное знание лучших произведений испанской литературы и страстный интерес к событиям, происходившим в Испании. Все это она унаследовала от своего отца.