Вашингтонская площадь

— Лавиния уже приходила о нем расспрашивать, — сказала миссис Олмонд. Она до крайности возбуждена. Я ее не понимаю. В конце концов, молодой человек ухаживает не за ней. Странная она женщина.

— Дорогая моя, — ответил доктор, — за двенадцать лет, что мы с ней живем под одной крышей, я в этом вполне убедился!

— У нее какой-то неестественный склад ума, — продолжала миссис Олмонд, которая любила обсудить с братом чудачества Лавинии. — Она расспрашивала о мистере Таунзенде, но не велела передавать тебе об этом. А я ей сказала, что ничего таить не стану. Вечно она скрытничает!

— И при этом отпускает иногда поразительно бестактные замечания. Как маяк — то ослепительный свет, то кромешная тьма. Но что ты ей ответила относительно мистера Таунзенда? — поинтересовался доктор.

— То же, что и тебе: что я его почти не знаю.

— Представляю, как ты ее разочаровала, — сказал доктор. — Лавиния предпочла бы услышать, что он виновен в каком-нибудь романтическом преступлении. Впрочем, будем терпимы к людям. Кажется, наш джентльмен приходится кузеном тому мальчику, которому ты собираешься доверить будущее своей дочери.

— Артур далеко не мальчик, он человек зрелый, более зрелый, чем мы с тобой. Протеже Лавинии он приходится каким-то дальним родственником. Они оба Таунзенды, но мне дали понять, что не все Таунзенды одинаковы. Так мне сказала мать Артура. Она даже говорила о «ветвях» — младших, старших, боковых, — ни дать ни взять королевская династия. Артур якобы относится к правящей ветви, а кавалер несчастной Лавинии к ней не принадлежит. Вот, собственно, и все, что знает о нем мать Артура, если не считать неопределенных слухов о том, что он «куролесил». Но я немного знакома с его сестрой, она очень милая женщина. Ее зовут миссис Монтгомери. Она вдова, имеет кое-какую недвижимость, растит пятерых детей. Они живут на Второй авеню.

— И что говорит о нем миссис Монтгомери?

— Что он талантлив и, может быть, еще покажет себя.

— Талантлив, но ленив, — так, что ли?

— Этого она не говорит.

— Хранит семейную честь, — сказал доктор. — А чем он занимается?

— Ничем. Он сейчас подыскивает себе место. По-моему, он когда-то служил во флоте.

— Когда-то? Сколько же ему лет?

— Я думаю, за тридцать. Должно быть, он пошел во флот совсем молодым. Кажется, Артур мне говорил, что Морис получил небольшое наследство тогда-то он, наверное, и оставил службу — и промотал его за несколько лет. Объездил весь свет, жил за границей, развлекался. По-моему, у него на этот счет были какие-то идеи, своя теория. В Америку вернулся недавно и теперь намеревается, как он заявил Артуру, начать серьезную жизнь.

— Так насчет Кэтрин у него серьезные намерения?

— Не знаю, почему тебе это кажется странным, — сказала миссис Олмонд. Пожалуй, ты всегда недооценивал Кэтрин. Вспомни, что ее ждут тридцать тысяч годового дохода.

Доктор посмотрел на свою сестру и с легкой обидой в голосе сказал:

— Ты по крайней мере ее оценила.

Миссис Олмонд покраснела.

— Я не говорю, что это ее единственное достоинство, но это достоинство, и немалое. Так думают многие молодые люди, а ты, по-моему, этого никогда не принимал в расчет. Ты всегда отзывался о ней как о безнадежной партии.

— Я отзываюсь о Кэтрин не менее благосклонно, чем ты, Элизабет, откровенно заметил доктор. — Много ли ухажеров у нее на счету — при всех ее перспективах? Много ли внимания оказывают ей кавалеры? Кэтрин — не безнадежная партия, но она начисто лишена привлекательности. Потому-то Лавиния так счастлива при мысли, что в доме появился воздыхатель. Раньше таковых не имелось, и для Лавинии с ее чувствительной, отзывчивой натурой мысль эта непривычна. Она волнует ее воображение. К чести нью-йоркских молодых людей должен сказать, что они, видимо, народ бескорыстный. Они предпочитают хорошеньких, веселых девушек, таких, как твоя дочь. Кэтрин же не назовешь ни веселой, ни хорошенькой.

— Кэтрин вовсе не дурнушка. У нее есть свой стиль, чего не скажешь о моей бедной Мэриан, — ответила миссис Олмонд. — У той вообще нет никакого стиля. А если молодые люди не оказывают Кэтрин достаточно внимания, то это потому, что она им кажется старше их самих. Она такая крупная и так… богато одевается. Я думаю, они ее побаиваются. У нее такой вид, будто она уже была замужем, а замужними дамами, знаешь ли, наши молодые люди не очень интересуются. Что же касается бескорыстия наших кавалеров, продолжала мудрейшая из сестер доктора, — то ведь они, как правило, женятся рано, лет в двадцать — двадцать пять, в том невинном возрасте, когда к искреннему чувству еще не примешивается расчет. Если бы они не так спешили, у Кэтрин было бы гораздо больше шансов.

— Шансов, что кто-то женится на ней по расчету? Благодарю покорно, сказал доктор.

— Вот увидишь — рано или поздно появится разумный человек лет сорока, который ее полюбит, — продолжала миссис Олмонд.

— А-а, значит, мистер Таунзенд еще просто не дорос; его побуждения, может быть, чисты?