Читаем Вася Алексеев полностью

— Сегодня мы оставляем здесь Васю, но мы не говорим ему «прощай», он будет по-прежнему с нами. Для нас он — человек будущего, и прошлому мы его не отдадим. Мы вспомним его, задумываясь о том, как надо нам жить, какими хотим мы видеть своих детей и внуков. Пусть и они знают и помнят о Васе, пусть в них через годы мы узнаем черты дорогого нашего товарища, брата и друга…

<p>Навечно</p>

Ровные дома в пять этажей стоят вдоль широчайшей улицы. Все они — собранные из бетонных панелей или выложенные из белого кирпича, очень новые, старых просто нет ни одного. Если остановиться посредине улицы, можно увидеть оба ее конца. Один упирается в поле, там за рыжими и зелеными буграми ползут красные товарные поезда. А в другой стороне виден свежий медово-желтый забор. За ним выступают колонны, на которых прочно улеглись перекрытия заводских корпусов. Высокие краны, вытянув свои длинные шеи, аккуратно несут пачки металлических листов. Кажется, тут молодой город, который только-только строится, наверно, его еще нет на картах. Как-то забываешь на мгновение, что приехал сюда на автобусе из центра Ленинграда.

Улица носит имя Васи Алексеева. Почему эта? Деревня, где он вырос, Емельяновна, стояла правее. Потом она называлась Алексеевкой. Ее легко найти на старых планах города, но тщетно искать на месте. Даже Васина сестра Мария Петровна, выросшая тут, как и он, говорит пионерам (они часто навещают ее, хотят всё узнать о Васе):

— Туда вы и не ходите, не тратьте времени. Я сколько раз хотела найти, где был наш дом, — не узнать. Такая идет стройка…

Последние годы как-то сразу стерли черты прежней Нарвской заставы. До того она менялась постепенно. Люди уже забыли Богомоловскую улицу, на которой часто бывал Вася Алексеев. Как и другие, он с грустной и злой насмешкой называл ее Миллионной — за нужду, за беспросветную нищету, лезшую из всех щелей и углов. А Счастливая улица, с тем же основанием носившая свое имя, была сожжена самими путиловцами еще при Васе. Юденич подходил к Питеру, рабочие возводили оборонительные рубежи, надо было расчистить сектор обстрела для пушек.

Сегодня ни одной старой улицы не узнать. Всё вокруг новое. Есть Кировский завод. Ему «по паспорту» больше ста шестидесяти лет, но ему принадлежит забор из свежих досок, корпуса, строящиеся за забором. А пушечная мастерская, где работал Вася? Ее перестроили лет тридцать назад, она стала тогда закутком в тракторном корпусе, а теперь и тот корпус поглощен новым механосборочным цехом, где один конвейер протянулся на четверть километра. В этом цехе будут рождаться «Кировцы» — трактора, прозванные степными богатырями.

Трудно нынче искать за Нарвской заставой места, связанные с людьми, работавшими здесь четыре-пять десятилетий назад. Всё изменилось, всё новое, но таким людям, как Вася, в новом и жить. И всё равно это его родные места. Исчезла застава, которую отделяла от царской столицы река Воняловка и где жилая норма измерялась не метрами, не аршинами, а дробными долями коек — санитарные инспекторы так и подсчитывали: 0,48 койки на человека. Асфальт покрыл улицы, где всё благоустройство ограничивалось сточными канавами, прорытыми в вязком глиняном грунте, да и улицы уже совсем не те, даже проложены в других местах. Многоэтажные дома стоят там, где Вася Алексеев и Ваня Тютиков уходили по кочкам заросшего камышом болота от привязавшегося к ним шпика, где босоногий мальчонка охранял рабочие маевки, где парень в сером свитере, вылезавшем из-под старенького пиджака, спешил на заседания подпольного большевистского комитета. Но всё это было здесь, и всё это не забыто.

Улица Васи Алексеева.

На месте старой заставы и впрямь вырос молодой город, хоть и зовется он Кировским районом Ленинграда. В каждом доме есть сверстники Васи Алексеева. Иные знали его, дружили с ним, вместе боролись. И Вася Алексеев тоже живет здесь — не потому лишь, что живы те, с кем он встречался. Живы дела, которым он отдавал себя целиком, без остатка. Живы и продолжаются революционные традиции Нарвской заставы, рабочего класса. Они нетленны, и с ними нетленна память тех, кто их создавал.

Сегодня приходят на Кировский завод молодые рабочие — мальчики и девочки из ремесленных училищ, со школьной скамьи. Волнуясь и робея переступают они порог проходной, и на главном заводском проспекте видят танк, поднятый на гранит пьедестала, — память о трудовом подвиге кировцев в годы войны. Они видят мраморные доски на стенах старых зданий. Золотом написано об исторических событиях, совершавшихся на заводе. Тут бывал Ленин, отсюда по ленинскому зову и по ленинским заветам шли отцы и деды — сражаться, строить, умирать, но побеждать!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Любовь гика
Любовь гика

Эксцентричная, остросюжетная, странная и завораживающая история семьи «цирковых уродов». Строго 18+!Итак, знакомьтесь: семья Биневски.Родители – Ал и Лили, решившие поставить на своем потомстве фармакологический эксперимент.Их дети:Артуро – гениальный манипулятор с тюленьими ластами вместо конечностей, которого обожают и чуть ли не обожествляют его многочисленные фанаты.Электра и Ифигения – потрясающе красивые сиамские близнецы, прекрасно играющие на фортепиано.Олимпия – карлица-альбиноска, влюбленная в старшего брата (Артуро).И наконец, единственный в семье ребенок, чья странность не проявилась внешне: красивый золотоволосый Фортунато. Мальчик, за ангельской внешностью которого скрывается могущественный паранормальный дар.И этот дар может либо принести Биневски богатство и славу, либо их уничтожить…

Кэтрин Данн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее