Вася Алексеев

— Без права голоса. Чтоб тебя, значит, не слышно было.

Зернов сел и больше не проронил ни слова. Даже когда большинством голосов утвердили лозунг, с которым он никак не мог примириться: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Он только ерзал на скамейке, почесывался и сверлил товарищей глазами. Рта не открывал. Юридически он ведь на заседании не присутствовал. А в этом анархисте странно сочетались крикливая неорганизованность и глубокое почтение ко всяким правилам парламентской процедуры.

Петр Шевцов

Когда Петр Шевцов приехал из Воронежа в Петербург, он еще не представлял себе ясно, как завоюет столицу. И кем он станет, тоже еще не решил. Среди его знакомых много говорили о Столыпине. Шевцов разглядывал его портреты, печатавшиеся в журнале «Нива». Лицо у Столыпина было самоуверенное, властное, и Шевцову хотелось стать таким же самоуверенным, властным и могущественным, как Столыпин.

Но в том году на маленькой станции Астапово, в глубине России, умер Лев Толстой. Его имя было у всех на устах, оно произносилось почти с молитвенным восхищением. Вчерашнего воронежского гимназиста Шевцова это захватило. Он еще в старших классах чувствовал склонность к писательству. Учитель словесности хвалил его слог, знакомые барышни переписывали в альбомы его стихи, восторгаясь их изысканностью и богатством чувства. «Что вы, какой я поэт, — говорил Петя, потупясь, — просто мое отношение к вам немыслимо выразить будничными словами». Теперь он мечтал о славе писателя, о том, что проживет долгую-долгую жизнь, как Толстой, а когда умрет, вся Россия пойдет за его гробом, осознав, какое яркое светило померкло.

Впрочем, представляя себя то Столыпиным, то Толстым, он хотел избежать крайностей, которые, как он считал, допускали оба великих человека. Он не был бы так жесток в расправах с революционерами, как Столыпин, не стал бы вступать в конфликт с государством и церковью, как Толстой. Прежде, в младших классах гимназии, Шевцов думал, что может сделаться знаменитым революционером, русским Маратом или Дантоном. В 1910 году он уже об этом не помышлял. В той среде, где он рос, революция стала немодной.

Пока, однако, надо было считаться с волей родителя, желавшего видеть своего первенца врачом. Шевцов поступил в Военно-медицинскую академию. Тут были свои пути к славе. Он видел себя уже великим хирургом, как Пирогов, или лейб-медиком императорской фамилии, как профессор Федоров. Кто знает, не ему ли суждено спасти от смерти наследника — цесаревича Алексея, страдавшего тяжелым недугом — гемофилией. Как будет прекрасно, если именно Петр Шевцов остановит роковое кровотечение у Алексея, который к тому времени станет, может быть, уже императором всея Руси.

Этой надежде не суждено было осуществиться в силу разных причин. Алексей не стал царем, а Шевцов врачом. Через два года он писал: «неизменно гнетущим образом действующие на психику анатомические работы над трупами вынудили меня выйти из числа студентов Военно-медицинской академии». У него оказалась слишком тонкая и впечатлительная натура. А в остальном он был примерным слушателем, и ротмистр Максимов, надзиравший за будущими военными врачами, написал справку о том, что Петр Григорьевич Шевцов «ни в чем предосудительном в стенах академии замечен не был и поведения был отличного».

Война с Германией застала Шевцова студентом университета. Он был уже и сотрудником «Маленькой газеты», о которой говорили, что она только называется маленькой, а в действительности большая дрянь. Газета была бульварная, но платила хорошие гонорары. И к тому же с ее помощью можно было получить отсрочку от призыва в армию, что было весьма существенно в военное время. Шевцов счастливо избежал окопов, а свои горячие верноподданнические чувства каждодневно выражал на страницах «Маленькой газеты» и, кроме того, написал трагедию «Бельгийцы», героем которой сделал короля Альберта.

Трагедия успеха не имела, но дела Шевцова шли, в общем, неплохо. Он снимал квартиру на Большой Дворянской, вращался в обществе литераторов-декадентов, модных адвокатов и врачей с богатой практикой. К двадцати семи годам он привык носить сюртуки и визитки от хороших портных, а если прежние товарищи видели его в студенческой тужурке, это было просто данью демократизму.

Слава что-то задерживалась, но в конце концов всё еще было впереди. Февральская революция его окрылила. Шевцов принял ее с восторгом, совсем забыв, что собирался идти по столыпинской стезе. Он, правда, не участвовал в демонстрациях, не штурмовал полицейские участки, но с готовностью приколол к тужурке большой красный бант.

Он понял: пришло его время. Знакомые адвокаты рванулись к общественной деятельности, занимали посты товарищей министров.

Кумиром Шевцова стал Александр Федорович Керенский. Шевцов подражал его походке и жестам, манере речи, посвящал ему полные восторга корреспонденции в «Маленькой газете». Впрочем, газета перестала его удовлетворять. Надо было найти более прямой путь к общественному признанию и успеху.