Васил Левский

— Ну, не захваливайте хлопца, — вмешался уста-башия. — Посмотрим, каким он будет на деле, — и, уже обращаясь к юноше, добавил: — Ладно, Васил. Мастером, как отец, ты не стал. Но человеком смелым, честным, род свой болгарский горячо любящим, ты обязан быть. Таким был твой отец. Помни это!

Долго еще сидят в гостеприимном хане искусные гайтанджии. Вспоминают старину, обсуждают дела текущие, с тревогой всматриваются в день завтрашний. Уж очень много грозных предзнаменований вставало на горизонте.

На смену деревянному станку, доступному каждому, неотвратимо шел станок железный, дорогой, высокопроизводительный. То тут, то там закрывались мелкие мастерские, и их хозяева нанимались к богатым владельцам железных станов... Неподалеку, за Средна-горой, в Сливене, уже работала первая ткацкая фабрика. Пойди угонись за ней!

Подозрительна и появившаяся в городах новая мода: носить платье европейского покроя. Гайтан для украшения такой одежды не нужен, да и ткань требуется другая, какую кустарь на своем станке не вырабатывает. Да и эти, всякие энглези и франки, все больше лезут со своими товарами на болгарскую землю.

Что-то будет? Что-то будет?

Невеселые думы обуревают мастеров.

Молодежь они отпустили, и она веселой гурьбой отправилась за город.

Шли вдоль Стара-реки. Неширокая и неглубокая, обыкновенная горная речка, каких много в Болгарии, она питала энергией промышленность города. Почти на всем ее протяжении — от Карлова до пролома в Балканах — на ее берегах расположились чарки, тепавицы, дараки, мельницы, кузницы.

Практичный и предприимчивый болгарин давно научился пользоваться быстротечными водами бегущих с гор рек.

Вначале это был хлеб насущный. Ставил крестьянин на реке долап — огромное деревянное колесо с лопастями, подводил по желобу к нему воду реки. Шумно падала вода на лопасти долапа, а тот, тяжело вертясь и отчаянно скрежеща, крутил жернова.

Позже к долапу стали делать приспособления, с их помощью ковали железо, резали бревна, вытачивали чашки, ложки и прочую кухонную утварь.

А потом пошло и пошло. С появлением огнестрельного оружия у реки выросли динки. Мололи они «черное просо» — порох. С ростом промышленности у реки ставили чарки, на которых вязали гайтан, тепавицы, где валяли сукно, даракчийницы, где чесали шерсть.

И все это стучало, грохотало, скрежетало. Оглушающий, резкий шум стоял над всей округой.

Не легок был здесь труд. В полутемных низеньких строениях, в пыли и грязи работали по четырнадцать-шестнадцать, а кое-где и по восемнадцать часов. Два раза в день отрывались от работы, чтобы наскоро поесть. По традиции владельцы мастерских кормили наемных рабочих. Получали они хлеб, похлебку с бобами или чечевицей, лук да репу, которую прозвали «абаджийским сыром». Видимо, настоящий сыр для абаджия — ремесленника, изготовлявшего абу, грубую шерстяную ткань, — был роскошью. Да и среднего достатка мастера питались не лучше.

Ко второй четверти XIX столетия на фоне болгарской жизни все рельефнее вырисовывалась зловещая фигура крупного торговца-предпринимателя. Он подминал под себя все. Разорял мелких производителей, закабалял крестьян, ростовщическими сетями опутывал горожан, заставлял работать на себя целые деревни за чечевичную похлебку.

Солнце клонится к западу, а станки все стучат и стучат. Скручивают, вяжут из шерстяной пряжи гайтан. Гайтана так много, что, кажется, им можно обвить не только Карлово, но и всю болгарскую землю. Две тысячи станков. Четыре миллиона кусков гайтана в год.

Развезут его торговцы по всем уголкам Турецкой империи. Искусные портные украсят разноцветным шнуром — гайтаном — одежду.

Кардовский ремесленник выдумал это украшение, полюбившееся Востоку.

Тысячи карловцев живут доходами от выделки гайтана. И вдруг какие-то нелепые европейские пиджаки и узкие, как трубы, штаны вытесняют гайтан.

Ну как тут не встревожиться!

Шагает молодежь вдоль Стара-реки, мимо. грохочущих чарков. Яркий день радует душу, но и жизнь напоминает о себе. Нет, нет да и скажет кто-нибудь:

— А цена на гайтан опять упала.

— В Узунджове на ярмарке, говорят, гайтан шел хуже, чем прежде.

Резкий, неприятный шум уступил место звукам, ласкающим слух. С высокой скалы падали с хрустальным звоном чистые воды Стара-реки. Зарождаясь где-то в горах седого Балкана, она низвергалась в Карловскую долину шумным водопадом Сучурум, что значит «Летящая вода».

Сюда, под тень скалистого ущелья, поближе к речке говорливой, и направились юноши.

Усталые, разгоряченные зноем летнего дня, поднялись ближе к водопаду, откуда он начинает свой полет. Перед ними развернулась хоть и давно знакомая, но каждый раз по-новому трогающая душу картина.

На севере, теряясь в небе, вздымается Балкан. На юге тянется мягко очерченная Средна-горская цепь. Между ними — Карловская долина. Долина роз, садов и виноградников, ореховых и каштановых рощ, богатых нив и сочных пастбищ, звенящих горных потоков и чистоструйной реки Стрямы. Недаром турки назвали ее Гйок-су — «Небесные воды».

Никто больше Карлова и окрестных сел не дает благоуханного розового масла, которое дороже золота.