Василий Алексеев

Ранним утром жандармы и конные городовые оцепили явочную квартиру Петроградского комитета РСДРП (б) в доме № 16 по Большому Сампсониевскому проспекту и арестовали секретаря ПК А. К. Скороходова, членов ПК — А. Н. Винокурова, П. Ганьшина, В. К. Эйзеншмидта, А. С. Куклина, который был хозяином. И хотя остальным членам ПК удалось избежать ареста, Бюро ЦК, опасаясь дальнейших провалов, предложило Выборгскому райкому партии взять на себя функции ПК. Городская организация большевиков лишилась испытанного руководства… Всего арестовано более ста человек.

На какое-то время главная сила, направлявшая движение масс, перестала действовать. Основной мотор, от которого, словно фантастически длинные ремни трансмиссий в разные концы города тянулись нити указаний, требований, инструкций, вдруг перестал работать.

И это сразу же дало себя знать. Часть рабочих не вышла с утра на улицы, не явилась к проходным своих предприятий, а оставалась дома, занималась семейными делами. Вроде все естественно: начинался воскресный, выходной день…

Но пружина сознания рабочих масс была туго заведена всеми предшествовавшими событиями, всей долгой пропагандистской работой большевиков. Сработал их лозунг «На Невский!», брошенный в первый день революции, прочно засевший в головах пролетариев. «На Невский!» — значило идти к Зимнему дворцу, к царским палатам, чтобы сказать ненавистному самодержцу свое обидное слово, показать свою силу. Призыв «На Невский!» стал целью каждого дня и потому, расставаясь вечером, покидая аристократические кварталы, прилегающие к главной улице столицы, люди с надеждой, которую они, кажется, потеряли, а теперь обретали вновь, говорили друг другу «до завтра». Сказав «до завтра» вчера, вечером 25 февраля, сегодня, 26 февраля, рабочие, студенты, гимназисты и курсистки снова шли в центр Петрограда. Но в их марше не было вчерашней мощи, да и был ли это марш?

Вместо того, чтобы как всегда собраться в колонны у своих заводов и фабрик, рабочие двинулись в центр города поодиночке, малыми группами, и эта разобщенность мгновенно сказалась на революционном настрое: не хватало того эмоционального заряда, который люди получали ежедневно на заводских и фабричных митингах, недоставало чувства плеча и локтя, которое приходит, когда шагаешь в строю, в колонне с тысячами единомышленников.

Из-за всеобщей стачки в Петрограде с 25 февраля не работал транспорт. Трамваи застыли в парках, а те, с которых восставшие сняли ручки управления, замерли посреди улиц. Чтобы дойти до Невского с окраин, надо было прошагать по холоду многие километры…

Вторую ночь в городском центре по распоряжению властей было отключено электричество, он бы погружен в темноту.

А власти не дремали… С шести часов утра этого дня в центре столицы началось передвижение крупных парадов войск и кавалерии, конных казачьих и полицейских разъездов. По мостовым, проспектам и улицам протянулись провода военных телефонов…

К семи часам утра, когда город только начинал просыпаться, военно-карательные приготовления были закончены. На подходах к центру, у мостов, на перекрест-! ах и улицах в самом центре столицы было сконцентрировано почти 10 тысяч солдат и городовых, переодетых в солдатские шинели. Некоторые воинские и полицейские команды получили на вооружение пулеметы, часть которых была установлена на крышах высоких зданий и колокольнях церквей, стоявших на узловых перекрестках, вблизи больших площадей. В напряженном ожидании замерли пехота и кавалерия. Солдатам было запрещено громко разговаривать, и только всхрапывали и ржали лошади да зловеще поблескивали на винтовках штыки. Как выбить из солдатских голов слепое повиновение царской присяге и приказу, вколоченное туда многолетней муштрой на плацу, зуботычинами и гауптвахтой? Что делать теперь, когда тысячи солдат выведены на улицу, построены и штыки их примкнуты к винтовкам? Как проникнуть в казармы, когда вход в них запрещен категорически, когда приказано стрелять в каждого, кто не подчиняется команде «Стой!»?..

В 13 часов дня генерал Хабалов телеграфировал в Ставку: «Мною выпущено объявление, воспрещающее скопление народа на улицах и подтверждающее населению, что всякое проявление беспорядка будет подавляться силою оружия. Сегодня, 26 февраля, с утра в городе спокойно».

Но это было ложное спокойствие… Работа, намеченная большевиками в предыдущие дни, продолжалась. Шло решающее сражение за войско.

Тот день, 26 февраля, начался для Алексеева с постыдного чувства вины: он проспал. И хотя он проснулся первым, а Самодед и Володька Фекличев, у которого они заночевали (вытурила их Настюха, даже в дом не пустила в такую позднь), еще сладко похрапывали, легче от этого не было; в такую горячую пору — проспать, быть в таком далеке от завода, когда ты там нужен — позор и стыд, стыд и позор…

Алексеев бросил себе в лицо несколько пригоршней воды и, не дав товарищам очухаться и перекусить, увлек за собой на улицу. Самодед и Фекличев шли, ворчали, но, кажется, испытывали то же чувство, что и Алексеев.