Василий Гроссман. Литературная биография в историко-политическом контексте

Согласно липкинской версии, после смерти Гроссмана верстку читала Капутикян, увезла на родину, затем еще «прошло около года», пока мемурист сам не отправился в Армению, где выяснилсь: материал получен журналом, однако «редакция опасается». Пришлось Липкину принять меры, воспользоваться связями, на что опять время ушло. И началась журнальная подготовка к изданию. Как минимум, потребовалась бы еще пара месяцев. Быстрее не позволяла тогда журнальная технология – редакционный цикл, типографский набор, первая корректура, верстка, не менее двух сверок. Да и с цензурой полагалось бы публикацию согласовать. Подчеркнем: если б все так было, как мемуарист рассказал, то при всех допущениях публикация очерка началась бы не раньше октября-ноября 1965 года. А на самом деле она уже в июле завершилась.

Допустим, мемуарист выразил свою мысль неточно. Так бывает. Главное в его версии, что редакция «Литературной Армении» не рискнула сохранить «абзац», вычеркнутый московским цензором.

Это опять проверяемо. Достаточно открыть июльский номер журнала, чтобы убедиться: цитированный Липкиным «абзац» – на должном месте[166].

Ошибка памяти или сознательный обман – не будем пока спорить. Не менее интересен другой мемуарный сюжет. Липкин подчеркнул, что был включен в комиссию по литературному наследию. Ей «удалось добиться в “Советском писателе” издания небольшой книжки Гроссмана, в которую вошло несколько его рассказов разных лет (в том числе и поздних, написанных после ареста романа) и “Добро вам”, давшее название всей книжке, вышедшей в 1967 году».

Но тогда опять – по словам мемуариста – возникли препятствия. Уже не цензор, а редакция в «Советском писателе» оказалась чрезмерно осторожной. Липкин подчеркнул, что «доложил об этом на заседании нашей комиссии, и члены ее постановили не спорить с издательством. Я сначала намеревался добиться от комиссии решения – отказаться от публикации “Добро вам” в искаженном виде, но после долгих раздумий решил этого не делать, во-первых, по соображениям, уже изложенным выше, во-вторых, – вряд ли я пересилил бы комиссию. И теперь я чувствую и радость от того, что большая часть “Добро вам” все-таки стала достоянием русских читателей, и свою вину перед умершим другом: ведь нарушена его воля».

Значит, Липкин второй раз, по его словам, поступил вопреки волеизъявлению «умершего друга». Так ли было – проверяемо.

В 1967 году издательство «Советский писатель» выпустило гроссмановский сборник, озаглавленный «Добро вам». Одноименный очерк туда включен. Раскрыв книгу, легко убедиться: пресловутый «абзац» – опять на должном месте[167].

Это неудивительно. Редакция «Советского писателя» воспроизводила уже дважды апробированный текст. Как отмечено выше, очерк впервые опубликован журналом «Литературная Армения», причем без купюры, о которой рассуждал Липкин. Вторично – два года спустя – в ереванском сборнике «Глазами друзей». Пресловутый «абзац» и там на должном месте[168].

Удивительно же, что «самый близкий друг» не ознакомился с первой – журнальной – публикацией очерка, не знал о второй, да и в посмертный сборник Гроссмана не заглянул. Значит, этот мемуарный сюжет – тоже вымысел.

Правда, нет оснований сомневаться, что у мемуариста была рукопись очерка. Да и Гроссман мог рассказать «самому близкому другу» про конфликт с Твардовским. Опять же, мемуарист читал статью Ямпольского. Ну а все остальное – сочинил. Фантазировал.

Конструкция сочинения понятна. Если «абзац» вычеркнут, значит, это сделал цензор. Так и Ямпольский полагал.

Обычно «главлитчики» вычеркивали красным карандашом. Чернила не использовали. Формально подразумевалось: главред может оспорить карандашную правку и, убедив цензора, стереть ее. Это было известно в любой редакции.

Липкин тоже знал о технике цензурной правки. Вот и экстраполировал свой опыт на историю редактирования гроссмановского очерка в «Новом мире». Сообщил, что карандаш цензора был красным.

Аналогичным образом экстраполирован личный опыт на историю публикации очерка в «Литературной Армении». Липкин был уверен, что сотрудники ереванского журнала не посмели игнорировать правку московского цензора. Ход рассуждений понятен: если бы рискнули, так в лучшем случае главред поплатился бы должностью, о чем стало бы известно в Москве, а коль скоро обошлось без скандала, значит, учли цензорские «пожелания».

Далее ход рассуждений тоже понятен. Если правку московского цензора не посмел игнорировать ереванский главред, то и в редакции «Советского писателя» не оказалось желающих рисковать. Так всегда было. Иной результат не прогнозировался.

На самом деле получилось иначе. Важный Гроссману фрагмент очерка везде сохранен. Потому и правомерен вопрос о причинах, обусловивших версию цензорского вмешательства.

Незамеченная полемика