Василий Гроссман в зеркале литературных интриг

Вряд ли Гроссман был единственным из журналистов, получивших «творческий отпуск» в 1942 году, но существенно, что на самом деле не просил. Если по его письмам судить, вообще не планировал такое. Редакция же действовала по согласованию с руководством ССП. Выполняла сталинский заказ – издание советской эпопеи.

15 мая Гроссман сообщал отцу из Чистополя, что повесть не допишет к сроку, хотя и прилагает все мыслимые усилия. Жену водил к врачу, тот удостоверил, что здорова, а исхудала по причине нервного истощения. Старший ее сын освоил профессию шофера, младший учился в школе.

Повесть должна была сразу же печататься, в редакции ждали рукопись. 31 мая Гроссман сообщал отцу: «Работаю я здесь много, и кажется, никогда в жизни так много не работал, как сейчас. Написал за эти полтора (неполных) месяца пять печатных листов. Вначале работа меня очень не удовлетворяла, новый материал не лезна страницу, сопротивлялся, и я явно делал не то, что нужно. Но в последнее время дело пошло лучше».

Главы из повести читал жившему в Чистополе Н. Н. Асееву. Сталинскому лауреату, как сказано в письме, «очень понравилось, расточал мне необычайные похвалы. К сожалению, срок мой подходит к концу, и устал я очень, “переписался”. Правда, получил совершенно неожиданно архилиберальную телеграмму от своего свирепого редактора – пишет, что не возражает против продления моего отпуска с тем, чтобы я смог закончить работу в Чистополе. Само собой разумеется, что я не заикался даже об этом продлении. Это его личная инициатива. Возможно, что в связи с этим разрешением пробуду здесь лишних 7 либо 10 дней. Надеюсь, что смогу работу вчерне закончить целиком. Пишу о войне, о лете и осени 1941 года».

В письмах он часто упоминал дочь, жалел, что отвыкла от него. Одной из причин считал влияние бывшей жены. Наводил справки о матери, но – безрезультатно. Получил лишь официальный ответ, согласно которому она не значилась в списках эвакуированных. Отцу сообщил: «Я и сам знал, что не удалось ей выехать, но сердце сжалось, когда прочел эти строки печатные».

Законченную рукопись Гроссман отвез в редакцию. 12 июля отцу рассказывал: «Дела мои с повестью как будто хороши. Редактор прочел ее вчера и горячо одобрил, вызвал меня ночью и облобызал, сказал кучу лестных вещей и обещал ее печатать всю, без сокращений в “Красной звезде”, а она ведь весьма и весьма большая, в ней 9 авторских листов, если не произойдет изменений, печатать начнут ее в ближайшее же воскресенье, печатанье займет около месяца, если будут печатать ежедневно. Я очень рад этому успеху, газета – огромная трибуна, ведь ее читают все фронты. Правда, успех пока только у редактора. Как-то встретят ее читатели, вопрос сей меня волнует. Одновременно с газетой хотят ее печатать в журнале и книжкой, возможно, что и в “Роман-газете” пойдет».

Гроссмана радовал и успех, и возможность решения финансовых проблем. Жизнь родственников в эвакуации была нелегкой, так что гонорары позволили бы существенно увеличить денежную помощь. 14 июля отцу сообщал: «Получил от тебя телеграмму, жду с нетерпением письма и телеграммы. Очень прошу тебя, телеграфируй мне почаще, т. к. волнуюсь все время за тебя – как переносишь зверскую эту жару. Сегодня начала “Кр. звезда” печатать мою повесть. Получаешь ли мои письма и телеграммы? Позавчера перевел тебе телеграфом 400 руб. Получил ли их? Я пробуду в Москве еще недели три-месяц, все время печатания моей книги в газете. Вскоре снова пошлю тебе денег. Материальные дела в связи с печатанием повести будут, очевидно, неплохи».

Вскоре планы реализовались. Издательские договоры были подписаны, о чем десять дней спустя извещал отца: «Литературный успех у повести – печатает “Красная звезда”, начала печатать 19 июля. Есть много хороших отзывов с фронта. Как только выйдет книжка, вышлю ее тебе бандеролью. Денег, очевидно, за печатанье получу много. Это меня радует – смогу подкормить всех дорогих моему сердцу».

По окончании публикации в «Красной звезде» Гроссман опять был командирован на фронт. В сентябре отправил письмо из Сталинграда: «Твое бы отцовское сердце порадовалось, если б узнал и поглядел, как встречали меня в Армии после печатания повести. Ей-богу, загордился я и растрогался. И все хорошо встречали – от самого верха до самого низа».

Радость удачи была все же омрачена. Гроссман в письме сообщал отцу, что «на душе тяжело, тяжело. Страстно хочется помочь всем близким, собрать всех вместе».

Из Бердичева вестей не было, да и не могло быть. И Гроссман вновь отметил: «Мучит меня мысль о маминой судьбе».

Он в письмах рассказывал, что мать часто снится. Вестей не было. По его словам, уже не верил, что жива.

Гроссман тогда еще не знал, что погиб старший сын жены. Как подлежащий вскоре мобилизации тот – вместе с другими ровесниками – проходил допризывную подготовку, и на занятиях случайно взорвался снаряд, который считали обезвреженным. Погибли еще несколько призывников.

Сыновей жены Гроссман воспитывал как своих. Он получил отпуск, приехал в Чистополь, но помочь жене вряд ли мог.