Василий I. Книга первая

Путь домой лежал через Киев, из которого в Москву можно той дорогой идти, по которой Андрей Боголюбский увозил икону Владимирской Богоматери, а можно по Десне, Болве и Жиздрою на Оку или по Десне и Угре переволоком в Москву-реку. И северо-западным путем через Новгород не одна дорога: Серегерская через Осташково к Зубцову и Вышневолоцкая мимо Твери и Ламою на Ламский Волок. Но какой путь ни выбирай, всяко выходит, что займет он никак не меньше двух-трех месяцев, начнется тележной колеей, а кончится санным полозом. Вот почему предотъездные сборы все затягивались, откладывались со дня на день. Да, по правде говоря, оттого еще не торопились, что ждали гонца из Москвы.

Киприан готовился сам отслужить напутственный молебен, благословить Василия и был неприятно удивлен, когда Бяконтов вдруг сообщил ему на ходу, словно бы между прочим:

— Завтра поутру мы отправляемся в путь-дорогу.

— Завтра негоже, — закочевряжился, не сумев скрыть досаду, святитель. — Сказал же Иисус Христос: «Кто не дверью входит во двор овчий, но перелазит инуде, тот вор и разбойник, а входящий дверью есть пастырь овцам».

— Мало ли что Иисус Христос сказал… А князь Витовт и княжич Василий решили, и все! — легкомысленно отмахнулся Данила, чем привел Киприана в неистовство.

— Этакая скверна смердит из уст племянника святого Алексия! — воскликнул он и с не приличествующей его сану и одеянию резвостью побежал к Василию. Не скрывая гнева своего, обратился, ни княжьим званием не титулуя, ни по отчеству не величая: — Василий! Если виноват я в чем перед тобой, согрешил если, прощай!

— Что случилось, святитель? Чем прогневал я тебя, митрополит всея Руси?

— Ерничаешь к тому же, митрополитом всея Руси называя…

— Истинно так думаю! — заверил Василий и повернулся к образам с зажженными лампадами, перекрестился.

— А коли истинно, зачем решил завтра в путь идти, моего благословения не спросив?

— Вот, наверное, почему тебя отец мой невзлюбил: во все-то ты, владыко, нос свой суешь, туда даже, где дела мирские, Господу неподвластные, — резко сказал Василий, явно желая раздразнить Ккприана и вызвать на полное прямодушие.

А Киприан впервые обратил внимание, что в глазах у княжича не детская тоска, а взгляд жесткий и тяжелый. «Как бы покруче батьки своего не обернулся», — ворохнулась тревожная догадка.

— Отнюдь, княжич Василий Дмитриевич, — сразу и о титле, и о величании вспомнил митрополит, — это отец твой слишком много себе присвоил и мало воле Господа оставил! — Киприан снова вознесся в праведном негодовании, глаза его замерцали победным светом.

— И от хана Тохтамыша я слышал, и от многих мужей европейских, что имя отца моего принадлежит истории, а что дурное про него молвится, то это клеветы врагов и завистников. — Василий говорил, не отрывая взгляда от янтарных, отвердевших глаз Киприана, и возликовал, заметив, как потухло в них победное мерцание, как тень замешательства пробежала по его лицу. Нервными движениями обеих рук Киприан пригладил только что дерзко топорщившиеся в стороны усы и затеребил узкую, черную с проседью бороду. Он тянул время, раздумывал, как половчее ответить. Разжал наконец пепельно-серые губы:

— То верно, что был Иисус кроток сердцем и смирен был, как сказал один из пророков, таким, который тростника надломленного не переломит и льна курящегося не угасит, а однако же причтен к злодеям был.

— Ну и склизкий ты, владыко, прямо линь!

Киприан окончательно понял всю серьезность момента и те последствия, которые этот разговор может иметь, повел себя осмотрительнее и согласнее.