Василий I. Книга первая

Лерсон вопросительно переводил глаза с Витовта на Софью и Василия, не мог понять, о чем идет речь, а переводчик, видимо, пощадил его самолюбие, как-то иначе переложил суть разговора, а потом сказал Василию:

— Принц приносит тебе свои поздравления. И еще он спрашивает, верно ли пишут немцы, что между русскими и агарянами произошло страшное сражение, которое только было на памяти людей?

— Так не только немцы, так во всех странах света говорят[62],— возразил Витовт. Ему, видно, датский принц изрядно надоел. Не опасаясь обидеть гостя и нимало не смущаясь его присутствием, он сказал Василию: — Все они, европейцы, что немцы, что датчане, что шведы, прокудливы, как кошки, а робки, как зайцы.

— Но ведь говорят, что заяц вовсе не трус, просто себя бережет? — Василий знал, что Лерсон не понимает их речь, но все равно испытывал некоторую неловкость, старался смягчить разговор.

Софья глядела невинно, непроницаемо, будто тоже ничего не понимала по-русски, приложила руку с перстнем к щеке, как бы случайно, тронула лепестками губ «соколиный глаз»… Беглый, скользящий взгляд — на Василия, снова внимательный и спокойный — на отца.

Княжича от детского ее лукавства пронизала непонятная дрожь. Странное чувство охватило его на мгновение: будто Софья с ее круглым личиком, тонким станом, закованным в панцирь платья, тяжелыми, отливающими при свете свечей в золотистую прозелень волосами — уже его собственность, взыскующая его защиты, любования, милости и жалости.

— И таракан, говорят, не трус, да вот беда, ножки у него кропки. Также же вот хрупкие да слабенькие ножки и у европейцев: им бы крестовый поход на Орду устроить, а они на Литву да на Эстонию, на Русь, что их грудью защитила, кидаются, — гнул свое Витовт.

— Один дьяк в Подолии сказал, — воодушевился и тоже отбросил тонкости Василий, — что агаряне завязли в Руси, обессилели и остановились на границе с Европой, как стрела на излете.

— Правильно молвил дьяк, — Витовт стал говорить уж нарочито громко, явно заботясь, чтобы слышали его все гости: герцоги, магистры, принцы, легаты. — Свей и сумь, тевтонцы и меченосцы, датчане и немцы — вся кованая громоблистающая рать Европы, оглушительная и ослепительная, не ка Орду, не на Сарай да Каракорум бросилась, а на бедную Русь, думая, что повержена она вовсе и можно даже на тараканьих кропких ножках завоевать ее. Меч твоего пращура Александра Невского несколько протрезвил их, однако и сейчас не унимаются, пялят жадные глазищи на Русь. — Витовт взял Василия под локоть и повлек в сторону, говоря уж одному ему лишь и желая подчеркнуть, что он решительно выделяет московского княжича среди всех своих гостей. — Ордынское нашествие оторвало Великую Русь от Руси Малой и Белой, окончательно размежевало с Литвой. Связующие нас цепи, княжич, надо восстанавливать. Когда станешь ты сам государем, увидишь, что надо тебе самому решать вопросы войны и мира, как и другие жизненно важные дела, то поймешь, что и родственные отношения с соседями не личные лишь, но державные интересы преследуют.

— Да, это так, это я знаю, — соглашался Василий, а сам о чем-то другом думал, на что-то решался. Наконец спросил, волнуясь: — В Трокае, в крепости твоей, видел я дюжину тюфяков…

— A-а, бомбас? Пушки? — сразу понял Витовт.

— У нас была одна в Москве, да расплавилась в пожар. Фома Кацюгей сам клепал бочки, но разрывает их.

Витовт хитро прищурился, и не понять было — всерьез говорит или шутит:

— Все пушки я приготовил в приданое дочери.

— И без этого приданого твоя дочь что жар-птица, — в тон ему отвечал Василий.

— Я рад, что ты так рассуждаешь, — Витовт посерьезнел. — Согласен, значит?

— Согласен, великий князь!

— Пока еще нет, не великий, пока просто князь литовский, — Витовт чуть сжал сильными пальцами локоть княжича, повлек его в соседнюю комнату, — но в союзе с тобой добьюсь такого титла. — Прикрывая за собой дверь, взглядом ли, жестом ли дал понять супруге, чтобы тут же следом вошла в комнату с дочерью.

Они оказались вчетвером. Василий смущенно Тупил взгляд, но все же заметил, как вздрагивали тоненькие белые пальчики Софьиных рук, которыми она оперлась о стоявший перед ней столик, выложенный перламутром.

Витовт что-то негромко сказал ей по-литовски, она повернулась и стала прилежно слушать отца. Вот чуть приметно кивнула — Василий догадался об этом по тому, как качнулись на ее розовых ушках золотые дутые серьги.

Князь с княгиней вышли из комнаты. Василий и Софья молча посмотрели на стоявшую возле перламутрового столика короткую лавку, обитую рытым черным бархатом, и, правильно поняв друг друга, одновременно сели. Василий нечаянно задел рукой за ее круглое, обтянутое шелком колено и вздрогнул от этого прикосновения. Склонив голову, увидел, что на ногах у нее чулочки нежно-розового цвета и пурпурные туфли на высоких точеных каблуках.

Она первая преодолела смущение — коснулась тонкими перстами склоненной его головы, поиграла белыми кудряшками волос, засмеялась по-детски:

— Смотри-кa, какие тугие колечки, никак не хотят развиваться!