Василий I. Книга первая

— Что высокого рождения — хорошо, но не понял разве ты сам, что с Литвой мы не год, не два во вражде. — Отец говорил уж как-то вяло, вроде бы сник, словно бы надеялся, что слухи о женитьбе сына на литовской княжне наветом окажутся, а получив сейчас подтверждение от самого Василия, утратил к разговору интерес. Однако это было не так.

Василий рассказывал, при каких непростых обстоятельствах дал согласие на обручение, и подмечал, что отец слушает теперь внимательно.

— А потом… Я долго ведь раздумывал… Союз с Витовтом против Ягайлы поможет нам вызволить из полона исконные русские земли. Ты зачем вон дочь свою, сестру мою Софью, отдал за сына иудина Олега Рязанского, не ради того же ли?..

При этих словах Дмитрий Донской бросил искоса взгляд, в котором Василий уловил не просто грусть и раздумчивость, но и пробившийся сквозь них лучик ободрения. Так случается в знобкий поздний осенний день, когда ждешь, что вот-вот с лениво ворочающихся на небе темных с подбеленным брюхом туч сорвется холодный снег, однако вместо него вдруг падет с высоты слабый бесцветный луч солнца — не согреет, но высветит перед глазами луговую полянку ли, одинокую ли березку, бросившую под ноги себе желтый коврик, скользнет по свинцовой ребристой поверхности реки или пробежится по переполненной водой маристой излучине — и затронет этот случайный луч в душе такие струны, что обостренно почувствуешь напрасность своей печали, поймешь с пронзительной ясностью, что с приходом зимы не только не остановится жизнь, но обнадежит новыми, скрытыми до поры радостями. И Василий стал говорить, не оправдываясь больше, о мытарствах своих: рассказал о Петре-воеводе, о встрече с иностранцами в Литве, о Киприане, дела которого стали совсем плохи после того, как Ягайло женился на польской королеве и принял католичество, о Витовте, который получил от Ягайлы лишь часть своего наследства, доставшегося от отца его Кейстута…

Дмитрий Иванович слушал не перебивая, но взгляд у него не был уж усталым, как в момент встречи, вернулась к нему прежняя живость, и жесткие складки рта разгладились, губы хоть и хранили еще печать строгости, однако были готовы уж раскрыться в улыбке:

— Ну что же, сын, об Олеге Рязанском ты не суди по вздорным словам недругов наших, он жизнь провел в походах и сраженьях за Русь, из тела его было вынуто тридцать семь стрел, а к Мамаю он тогда не случайно не притек — преподобный Сергий послал к нему ученика своего Никона с увещеванием не поднимать меча против православных воинов. И Олег послушался. А ты поскитался — повзрослел, поумнел, здраво судишь… Говорят, не будет золото золотом, не побывав под молотом. Может, правильно говорят. Это я о тебе. А о Софье Витовтовне… Может, это и к добру. Впрочем, потом еще потолкуем. Иди-ка в терем, извелась по тебе матушка.

Если отец за эти годы изменился мало, то мать Василий едва узнал: она очень низкого росточка оказалась. А когда ткнулась ему в плечо, шепча нежные слова, как бывало в детстве, понял Василий, что не она изменилась — он вырос так сильно.

И Юрик больше матери стал, а тот, кого Василий посчитал сначала за Юрика, оказался Петькой, новым младшим братом. Был он в ярко-синих суконных штанишках на одной косой пройме, однако же при оружии: с саблей деревянной, но хорошо выструганной и выкрашенной серебряной краской, отчего блестела она, как правдошная. И еще какой-то карапуз стоял в дверях. Петька пояснил:

— Это мой луконосец.

Василий позавидовал: ишь, до чего домакушился— луконосца себе назначить из боярских детей! А Петька — такой прокудливый малец! — уж новое дело удумал:

— Пойдем к нам, расскажешь про что-нибудь страшное!

Василий не удивился просьбе: знал, как это сладко слушать в темной, без окон палате о страшном. Бывало, сожмешься в комочек, привалишься к кому-нибудь плечом, зажмуришься, сердце гулко колотится, по телу дрожь проходит, и боязно даже и пошевелиться — только сидишь и со сладким ужасом впитываешь в себя каждое слово рассказчика.

2

Странная жизнь началась у Василия: опять он стал ребенком, которому надо перед сном, как издревле заведено, заходить на половину отца и в покои матери, получать их благословение и спокойной ночи им желать. И от того давно отвык, что вокруг полно отроков-бояр, расторопных и умелых: первый одеяние подает, второй доспехи держит, еще двое враз с двух сторон становятся, облачаться подсобляют, и каждый отрок знает и помнит свое место — кому справа, кому слева стоять, кому впереди с серебряным зеркалом да гребнем наготове.

Отец хоть и неласково встретил, а ведь ждал сына! А то как же! Купил нового голубого коня, знал, как любил своего прежнего Голубя сын. Такие же стати у нового коня, а сбруя еще богаче: узда в серебряных кованцах, под шеей золотой науз — кисть из пряденого золота, на круп накинут бархатный плат, голубой хвост забран тонкой сеточкой из золототканых нитей.

Судислав держит в одной руке снятую из почтения шапку, а другой поправляет стремя, чтобы княжичу ловчее было просунуть в него носок левой ноги.