Василий Каменский. Проза поэта

Шарманка с барабаном, мальчик-акробат в трико, девочка на трапеции, гармонист, плясун, дрессированная собака, великан с гирями, петрушка-кукла, лубок со вставными лицами и сам клоун Камбаров — все это невиданное зрелище в блестках и позументах изумило, очаровало, поразило.

Долго не мог оторваться от балаганного дива — вот какие восхитительные дела живут на этом свете!

Жить очень замечательно: ведь впереди могут встретиться новые чудеса.

И потому:

— Давай еще стакан сбитня и плюшку за три копейки.

А дальше тянулся бесконечный великий пост под тихий однотонный благовест Слудской церкви.

Весь пост дома кормили постной пищей, и только на базаре можно было тихонько пожевать на пятак колбасы.

На четвертой неделе поста заставляли говеть, ходить постоянно в церковь и читать молитву «Господи, владыко живота моего».

Самое страшное — исповедоваться попу во грехах: вдруг да узнает, что стащил у тетки с комода полтинник или в ученическом дневнике двойку переправил на четверку.

Причащаться — вот это удовольствие: дают запивать теплым красным вином и просфорку.

Но главное утешение — скоро Пасха, весна, ледоход, пароходы, солнце, лето и не учиться.

О, на Пасхе замечательно: заутреня, фейерверки, бенгальские огни, пальба, новые рубашки, штаны, куличи, сыр, под воротами качели, в бабки можно играть, кругом звон колокольный. Хочешь — лезь на колокольню.

Через Каму ходить нельзя: лед синий, водяной, вот-вот тронется.

Кругом ручьи, земля, птицы.

Буксирная пристань оттаяла и ждет грузчиков, товаров, пароходов, баржей и ждет нас, неизменных гостей.

Скоро, скоро!

Вода прибывает.

И вдруг неистовый крик:

— Кама тронулась! Смотрите!

Все бросаются к окнам: широкой полосой движется камский лед, перекашивая черные навозные дороги.

Первые стихи

Третий день Пасхи.

В зале на праздничном столе — куличи, крашеные яйца, шоколадный сыр, разные вина, закуски, поросенок, гусь.

Мы пришли от обедни.

Все меня поздравляют и дарят конфеты: сегодня мои именины, мне исполнилось двенадцать лет.

Кругом праздник: на Каме — первые пароходы, в небе — горячее солнце, во дворе — качели, и всюду разливается колокольный звон.

Появились гости — братишки, сестренки.

Для всех мы приготовили сюрприз: в дровяном сарае устроили цирк (перед этим готовились две недели).

В цирке висела трапеция, стояли гири и разные предметы для игры.

Все пошли в цирк.

Представленье началось французской борьбой.

Алеша вызвал на борьбу одного из гостей.

Схватка сразу приняла бешеный характер и быстро кончилась тем, что оба борца наскочили на столб, ударились несколько раз головами и порвали рубахи.

Борцов едва растащили; у каждого из них засветились волдыри на лбу.

Вторым номером, в качестве акробата, появился я — на трапеции.

Проделав несколько трюков, я начал «крутить мельницу» через голову, но так крутанул, что со всего размаху брякнулся головой об землю.

Публика заревела от ужаса.

Меня, несчастного именинника, долго обливали холодной водой, пока я вернулся с того света и подал признаки жизни.

Представленье кончилось.

К вечеру я отошел, оправился настолько, что предложил гостям дома выслушать несколько стихов собственного сочинения.

Приняв гордую позу, громко начал:

Я от чаю
Все скучаю,
А потому я чай не пью.

Взрослые домашние закричали:

— Ты врешь, врешь! Ты чай пьешь!

И не дали мне читать дальше.

Напрасно я силился объяснить, что это надо понимать особенно, что это — стихи.

Словом, сквозь слезы начал другое:

Весна открыла Каму,
А я открыл окно.
Зачем, зачем мне сиротою
Останься суждено.
Пароходики, возьмите вы меня,
Увезите в неизвестные края.

Ребятам это очень понравилось; но взрослые заявили, что эти стихи я украл, наверно, у Пушкина.

Тогда я решил никогда больше не читать своих стихов дома и, кстати, отказался пить чай и не пил очень долго.

Но стихи — назло взрослым — писал часто, упорно, много и прятал их в тайное место, хранил аккуратно.

А читал еще больше, запоем читал, и заучивал большие поэмы Пушкина, Лермонтова, Некрасова.

Каждый двугривенный нес на базар и там на толчке покупал разные книжки и давал читать матросам, точно записывая, кому какую книжку дал.

Особенно нравилось читать про разбойников. До сих пор помнятся три любимые: «Яшка Смертенский, или Пермские леса», «Васька Балабурда», «Маркиз-вампир».

Но когда нашел на базаре «Стеньку Разина», с ума спятил от восхищения, задыхался от приливающих восторгов, во снах понизовую вольницу видел, и с той поры все наши детские игры сводились — подряд несколько лет — к тому, что ребята выбирали меня атаманом Стенькой и я со своей шайкой плавал на лодках, на бревнах по Каме. Мы лазили, бегали по крышам огромных лабазов, скрывались в ящиках, в бочках, рыли в горах пещеры, влезали на вершины елок, пихт, свистели в четыре пальца, стреляли из самодельных самострелов, налетали на пристань, таскали орехи, конфеты, рожки, гвозди и все это добро делили в своих норах поровну.