Василий Пушкарёв. Правильной дорогой в обход

Это была уже специальная командировка в Париж для переговоров о приобретении рисунков Ю. П. Анненкова и архивов А. Н. Бенуа. Однако уже на второй день я пошел к З. Е. Серебряковой. Мы встретились как старые знакомые. Зинаида Евгеньевна очень обрадовалась. Я привез и подарил ей несколько цветных диапозитивов с ее ранних произведений, хранящихся в Русском музее. Смотрела она их через маленький аппарат и все благодарила и восхищалась. Я привез ей также связку белых сушеных грибов домашнего сбора и банку клюквы – подарок небольшой, но восторгам не было конца. Вероятно, ей это остро напомнило далекую и навсегда утраченную родину. Потом Зинаида Евгеньевна показала папки с этюдами, пейзажами и другими работами небольшого размера, выполненными гуашью; акварелью, рисунки сангиной, черным соусом или карандашом. Просила выбрать для себя что-нибудь. Я, затаив радость, не осмелился отказаться и выбрал превосходную гуашь, изображающую нижний парк Версальского дворца. Этот пейзаж с дарственной надписью и сейчас хранится у меня как драгоценная реликвия.

Зинаида Евгеньевна пожелала написать мой портрет. Я, конечно, согласился и дня через два, как условились, пришел позировать. Это было 21 февраля, часов в 12. Часа полтора я сидел и почти засыпал. Зинаида Евгеньевна старалась развлечь меня расспросами о музее и своими рассказами. И тут я увидел на столе детские сказки на украинском языке. Я взял книжку и начал читать по украински… Она была в восторге, ей очень нравилось, как это все звучит по украински – мелодично, в самом звучании слов слышатся какая-то улыбка и мягкий юмор. Сказки были про лисичку-сестричку, про братика-волка, про сороку-белобоку и т. п. Восторг был полный. Вероятно, ей давно уже не приходилось слышать украинскую речь! Но, однако, она все чаще и чаще принималась рассказывать о всевозможных происшествиях: кого-то убили, где-то произошел пожар и другое. Вероятно, подобные события узнаются из телевизионных передач. Телевизор Катенька (ее младшая дочь) включает только на определенные программы и на короткое время – электроэнергия стоит дорого! Даже когда мы (Катенька, Александр Борисович, Татьяна Борисовна Серебрякова – старшая дочь, художница Большого театра, которая в это время приехала из Москвы и гостила у своей матери, и я) собрались поехать в Люксембургский дворец и Национальную библиотеку на выставку литографий и рисунков Пикассо и выставку игральных карт всех эпох, Катенька долго высчитывала, на каком транспорте дешевле проехать – метро или автобусом. Мы, при всей нашей бедности, над такими «мелочами» не задумываемся.

Позировать Зинаиде Евгеньевне пришлось еще два дня по утрам часа по два или больше. Все обижалась, что я не завтракаю у них, а мне вполне хватало положенного завтрака в гостинице. Я очень здесь уставал и, видимо, это она чувствовала и относила мою усталость за счет позирования, и все старалась развлечь чем-либо. К этому занятию подключилась и Катенька. Она показывала мне свои небольшие макеты интерьеров разных эпох, выполненные с необыкновенной изящностью и тонкостью. А я опять читал сказки на украинском языке, что неизменно приводило в восторг Зинаиду Евгеньевну. «У сороки-белобоки пьять малят сороченят…».

Как я ни уговаривал в тот приезд, как ни старался, фотографироваться художница отказалась. Но зато снял в квартире-мастерской все работы, которые висели на стенах, – и в интерьере, и каждую в отдельности на цветные слайды. Сфотографировал и дом с улицы с подъездом Серебряковой и Анненкова (они рядом) и с большим окном мастерской художницы.

Пока Зинаида Евгеньевна писала мой портрет, я ни разу не посмотрел, что же получается. Сама она не показывала, а я считал неудобным просить ее об этом. Меня, конечно, интересовало, как там все выходит. Судить об этом можно было до некоторой степени по тому, как робко она смешивала краски на палитре. Вероятно, и портрет будет неважный, во всяком случае по живописи. Но ведь это – Серебрякова! И конечно, я считал за великую честь уже то, что она выразила желание писать и в течение трех или четырех сеансов трудилась над портретом. Я так и уехал, не увидев результата. Портрет привезла Татьяна Борисовна Серебрякова. Он написан на бумаге маслом, закантован в прозрачный целлофан все это сделано тщательно. Несколько позже я получил из Парижа по почте фотографию этого портрета с трогательным письмом:

«Глубокоуважаемый и дорогой Василий Алексеевич, вот прошла уже неделя, что моя Татьяна Борисовна вернулась в Москву и взяла мой набросок с Вас, чтобы, затем передать его Вам.

Мне ужасно совестно, что я отняла столько времени у Вас…

Мне кажется, что надо сделать «паспарту», вокруг этого наброска (чтобы закрыть руку). Посылаю Вам фотографию с наклееным «ободком», получается не такая «офицiальная поза…»

Никогда не забудем, Катя и я, Ваше мастерское чтенье украинских сказок, про «Лисичку-сестричку…» Спасибо, еще раз, за уделенное мне время и шлем, все трое, сердечный привет Вам и Вашей семье.

Искренне Ваша З. Серебрякова

Париж, 16 марта, 66»[208]