Василий Розанов как провокатор духовной смуты Серебряного века

Юмористический антисемитский журнал, издававшийся в Петербурге <…> так и назывался: «Паук». В одном из номеров еврей изображен в виде мерзкого, сладострастного паука, который опутал паутиной обнаженного христианского мальчика и уже наложил на него мохнатые лапы. Рисунок назывался: «Ритуальное убийства в изображении древних египтян: Снимок со старинной египетской фрески». Целая роспись евреев-пауков была представлена киевской черносотенной газетой «Киевская копейка» (1915–1917) <…>.

<…>

В уже знакомом нам «Пауке» еврей сравнивался с «нечистым» насекомым в стихотворении «Жид» (подписано «Укол Ядовитый»):

Есть пейсатая тварь,

Что козлом отдает,

Что заразу, угар Революции льет,

Что обманом живет На том теле страны,

Из которого пьет Соки сын сатаны.

Эта тварь — Горбонос,

Жид — пейсатый паук,

У которого нос,

Что клюв хищника — крюк [430] [ЗОЛОТОНОСОВ. С. 263–264].

Таким образом, Василий Розанов в середине 1910-годов кардинальным образом поменял направление своего трикстерского амплуа. Из иудействующего христоборца и филосемита-эксцентрика он превратился в записного христианского юдофоба, отстаивающего в публичном пространстве политику государственного антисемитизма. Толчком к этому перевоплощению послужило как убийство Столыпина евреем-революционером Богровым (как это утверждал Розанов в письме Гершензону), так — в еще большей степени, судебный процесс, направленный против еврейского приказчика Менделя Бейлиса, которого обвинили в том, что он в марте 1911 г. в Киеве совершил ритуальное убийство тринадцатилетнего христианского мальчика Андрея Ющинского. Процесс, напоминавший средневековые антисемитские судилища, был инспирирован крайне реакционными кругами, связанными верхними эшелонами власти[431], опирался на фальсификации, грязную ложь, провоцировал насилие и выставлял Россию в глазах мировой общественности в самом черном свете. Духовная элита России и либеральная и социал-демократическая общественность, составлявшие большинство российского социума, возмущенно и с отвращением реагировали на это антисемитское судилище. Дистанцировалась от него и Русская православная церковь: никто из авторитетных православных богословов не был готов защищать перед судом тезис относительно ритуальных убийств[432]. Розанову же этот процесс дал обильную пищу для оживления его архитипических комплексов и психопатических страхов. Еще вчера превозносивший достоинства иудаизма он, мобилизовав всю свою журналистскую прыть, в 1913–1914 годах он пишет серию статей и выпускает одну за другой несколько книг, в которых былые опасения-нападки перерастают в устрашающее мифотворчество. Выдвигаемые им метафизические «аргументы», с его точки зрения, должны были свидетельствовать о существовании у евреев кровавого ритуала. Но никаких доказательств у Розанова не имелось, все что он озвучивал было не более чем

«догадка»: а доказать это — как докажешь? Мы вообще тут входим в область формально-недоказуемого <…>. Тут все, что мы можем сделать, или весь метод, какой остается нам — написать «обаятельно», ну, — «веря сам» и заражая своей верой читателя [РОЗАНОВ-ПСС. Т. 29. Кн. II. С. 333].

В сложившейся тогда в обществе ситуации, обострившаяся у Розанова «жидобоязнь», перестав быть фактом личного — при том весьма парадоксального — мироощущения, превратилась в политическую акцию. Интеллектуально поддерживаемый о. Павлом Флоренским, который — отметим особо (sic!), всегда на публике выступал анонимно, Розанов утверждал, что убийство Ющинского — это человеческое жертвоприношение, «вызов», произведенный «напоказ всему человечеству» (именно поэтому труп не был устранен, а следы не были стерты). Он «доказывает», что наряду с ассимилированными евреями еще существуют и те, кто втайне практикует кровавый ритуал, который должен совершаться не символически, а в форме настоящего мучительного убийства закланной жертвы.