Василий Розанов как провокатор духовной смуты Серебряного века

Прозрения Розанова, касающиеся «кровавой жертвы» в ритуальной практике современного иудаизма, прозвучавшие в тогдашней до предела накаленной политической атмосфере Российской империи, были восприняты общественностью отнюдь не в качестве эпатажной акции известного мыслителя-оригинала, а как лживая политическая провокация, льющая воду на мельницу погромного черносотенства. Большинство его старых друзей по религиозно-философскому обществу выступило с осуждением розановских писаний, и он был подвергнут остракизму[436]. Все его связи и контакты с былым кругом общения, где в течение более десяти лет он являл собой одну из самых ярких и оригинальных фигур, оказались разорванными. Единственным символистом, сохранившим дружеские отношения с опальным мыслителем, был Александр Блок[437].

Как пишет Ольга Матич, к началу 1910-х годов в розановском дискурсе: