Василий Шуйский

«Можно считать окончательно оставленным прежний взгляд на царское избрание 1598 года как на грубую „комедию“» — так давно уже написал С. Ф. Платонов о получении Годуновым царского венца[132]. Как же это утверждение соотносится с гениально обрисованной А. С. Пушкиным в «Борисе Годунове» театральностью царского избрания? Ведь поэт не придумал детали неискреннего и несвободного выбора царя Бориса, а писал вслед за современной повестью начала XVII века и трудом H. М. Карамзина. Нам, конечно, никогда не придется расстаться с пушкинской версией событий, но ее вечное обаяние не должно заслонить сути великих перемен, происходивших в самое неподобающее время разгульной сырной (масленой) недели перед Великим постом 1598 года. «Борисовы рачители» спустя много дней после смерти прежнего царя безуспешно попытались воздействовать на царицу Ирину, принявшую после кончины супруга, царя Федора Ивановича, монашеский постриг с именем Александра. Ей не удалось удалиться из мира, как она того хотела, «мир» доставал ее своими страстями: «И такоже докучаемо бываше от народа по многи дни. Боляре же и вельможи предстоящий ей в келии ея, овии же на крылце келии ея вне у окна, народи же мнози на площади стояше»[133]. Царица Александра Федоровна по-прежнему отказывалась и за себя, и за брата согласиться на обращенные к ней мольбы. Не случайно, что и позднее «Новый летописец» приводил сказанные ею слова, не подвергая их никакому сомнению: «Отоидох, рече, аз суетного жития сего; яко вам годно, тако и творите»[134].

Оставалось просить ее снова и снова. И тогда разыгралась знаменитая сцена получения согласия затворившейся в келье царицы-инокини Александры Федоровны на царствование ее брату Борису Годунову. Автор «Иного сказания» приводит подробности некоторых избирательных приемов того времени и описывает явное принуждение к голосованию. Во всем, что происходило в стенах Новодевичьего монастыря, не было никаких знаков Божественного промысла, а была лишь издевка и скомороший выворот обстоятельств, игра в выборы, сопровождавшаяся фальшивыми слезами и демонстрацией волеизъявления по команде закулисных дирижеров. «Мнози же суть и неволею пригнани, — писал автор повести, — и заповедь положена, аще кто не придет Бориса на государство просити, и на том по два рубля правити на день. За ними же и мнози приставы приставлены быша, принужаемы от них с великим воплем вопити и слезы точити. Но како слезам быти, аще в сердцы умиления и радения несть, ни любви к нему? Сия же в слез ради под очию слинами мочаше». На этом фантазия тех, кто непременно хотел склонить царицу Александру к выбору Бориса Годунова на царство, не иссякла. Автор «Иного сказания» убеждает читателей, что бояре заставили москвичей сыграть роль массовки в этом грандиозном спектакле, устроенном для одной потрясенной судьбой и обстоятельствами зрительницы: «и повелевают народу пасти на землю ниц к позрению ея, не хотящих же созади в шею пхающе и биюще, повелевающе на землю падати и, востав, неволею плаката; они же и не хотя, аки волцы, напрасно завоюще, под глазы же слинами мочаще, всях кождо у себе слез сущих не имея. И сице не единова, но множицею бысть. И таковым лукавством на милость ея обратиша, яко, чающе истинное всенародного множества радение к нему и не могуще вопля и многия голки слышати и видети бываемых в народе, дает им на волю их, да поставят на государство Московское Бориса»[135].