Василий Шуйский

— Казак, правдолюб. Услышал, что истинного русского царя обидели, вот и поспешил на его защиту.

— Царю на защиту… — сказал Мосальский словно бы себе, но поглядывая на Долгорукого.

— Откуда этот молодец? Ты сказывал, будто из Венеции?

— Холоп он. Князя Телятевского холоп.

— Андрея Андреевича?

— Нашего. Тот, что в Чернигове воевода. А в Венецию он прибежал с турецкой галеры. Может быть, эту галеру венецианцы и захватили у турок. Одним словом, человек бывалый. На галеры попал из казаков. В казаки из крымской неволи. От Телятевского убежал, а от татарского аркана не увернется.

— У Андрея Андреевича в дворне, говоришь, служил? Ратному строю, значит, учен?

— Думаю, что хорошо учен. В казаках атаманил. На галерах небось к пушечному делу присмотрелся.

— Привези-ка ты, князь, казака Болотникова к нам сюда.

— А когда?

— Да сегодня. Тотчас поезжайте да и привезите. Зовут его как, не помнишь?

— Иваном.

— Вези казака Ивана Болотникова. Скажи ему, государь зовет.

Оба князя, Мосальский и Долгорукий, разом поглядели на товарища своего и отвели глаза. Об иных делах лучше бы не знать.

15

Казак был столь широк в плечах, столь могуч натруженными на галерах руками, столько в нем было жизни, воли, что польский вельможный дом, приняв его, стал хрупок и почти прозрачен.

А казак к тому же был стеснителен, он робел перед креслами, креслицами, перед зеркалами, обилием свеч в огромных люстрах и канделябрах.

Молчанов сидел в кресле, застланном куском золотой парчи, в кафтане пана Мнишека, предоставленном пани Мнишек ради такого необычайного случая. Вместо пуговиц — сапфиры, оплечья из шнурков, унизанных жемчугом и рубинами, на груди изумрудный крест, пояс в алмазах, сабля в алмазах, на пальцах перстни.

Возле кресла стояли двое телохранителей, и казак, смекнув, перед чьи очи его доставили, проворно бухнулся в ноги.

— Встань, Иван Болотников! — молвил «государь» ласково. — Слышал я, ты готов послужить Богу, истинному царю и всему народу русскому.

— Готов, великий государь! — подняв голову, но не смея подняться, звонко, радостно отвечал Болотников.

— Встань, казак! Встань! Это боярам привычно на коленях ползать… И в службу и в дружбу велю я тебе, Иван Болотников, идти в Путивль и, собрав войско, выступить на изменников-бояр, на злодея Шуйского, похитителя моего престола. Крепок ли ты духом, казак, для такого тайного и великого дела?

Болотников, вначале растерянно улыбающийся, сдвинул брови, посуровел лицом, глазами ушел в себя, меря глубину духа своего.

— Исполню, государь! — сказал наконец. — Как велишь, так и будет.

— Славный ответ! — вскричал, вскакивая со своего «царского» места Молчанов. — Слава казаку! Чару казаку!

Чару поднесла одна из небесной красоты полек, окружавших ясновельможную пани Мнишек.

Болотников принял хрупкую, пылающую рубиновым огнем чашу, хватил ее в единый дых.

— Подойди к руке, казак.

«Царь» снова опустился на свое место, и Болотников, подойдя, коснулся губами руки того, кому желал служить верой и правдой.

— Те, кто целует мою царскую самодержавную руку, получают от меня в Москве по сорока соболей. Ныне я беден, казак. Вот тебе всего пара соболей и малая казна на дорогу. Все остальное пойди и возьми у похитителей моих, для меня и для всех, ограбленных изменниками.

Соболя, взятые из казны семейства Мнишек, были великолепные. В кошельке сотня золотых монет. То был воистину царский жест, но от Болотникова ждали многого.

— Голову за тебя положу, государь! — теряя от волнения голос, сказал казак. — Я много по чужеземью мыкался, все мечтал своему царю послужить. Бог услышал мои молитвы. Послужу тебе, государь. Сколь будет сил, послужу. Скажи, под чье знамя стать, и я вот он, с моей саблей.

«Государь» протянул руку, дворянин Заболоцкий тотчас подал ему грамоту. «Государь» принял ее, встал и вложил в руки казака.

— Под моим стягом большим воеводою поведешь ты полки, витязь Иоанн. Клянись же служить мне, государю твоему, до последнего вздоха твоего.

— Клянусь Спасом и Богородицею. Клянусь! Клянусь!

— С Богом!

Удалился казак, не чуя от счастья ног под собою. Государем обласкан. Государем на службу зван!

Во дворе его тотчас посадили в рыдван и повезли за город, от греха, от нечаянного сомнения.

За городом присоединилась сотня казаков, а ему, большому воеводе, подали серебристого, как лунный свет, арабских кровей скакуна.

Поход на Шуйского начался.

16

Когда за Болотниковым затворили двери, в зале наступила глубокая, ошеломленная тишина. Слушали грохот колес отъезжающего рыдвана, топот копыт. И долго еще не могли переступить через удивление свое.

— Неужели русские так наивны? — почти шепотом спросила пани Мнишек.

Князь Мосальский тер ладонью дергающуюся щеку и дергал плечом.

— Вот такие мы и есть. Прибежал из Венеции, чтоб стоять за правду и чтоб умереть за царя, которого в глаза никогда не видел.

— Глупее русских нет никого! — закивал добродушно и согласно князь Михайла Долгорукий.

Все посмотрели на Молчанова. Тот успел скинуть кафтан.

— Что же в том плохого, что русские люди веруют в истину и поклоняются истине? Что же в том плохого?