Василий Шуйский

Иван Исаевич и сам лег вздремнуть, но тут в шатер ввалилась ватага гомонящих казаков. Один перевернул перед Болотниковым железный колпак, другой вытряхнул в колпак из атласного мешочка не меньше сотни золотых монеток.

— Везли от царя-злодея его злыдням. Сии золотые на шапку вешают.

Глаза у казаков разгорелись на золото, но Болотников черпнул из железного колпака пригоршню, будто это были семечки жареные, зевнул и кинул обратно.

Оглядел братию, остановил глаза на Неустрое:

— Будешь хранителем нашей казны, добрый казак! Придет к войску государь Дмитрий Иоаннович, ну и наградит нас по службе и заслугам. А теперь пойдемте на шубников полюбуемся.

Пленные сидели на земле, ожидая расправы.

— Шубники вы, шубники! — сказал им Болотников без сердца. Дело вышло легкое, потерь почти не было. — Нас тысяча, и вас только тут тысяча, остальные утекли кто куда. Плохо государю служите. Или, может, государь плох? Объявляю вам всем: кто служил Шуйскому принуждением, а душою был за правду, за Дмитрия Иоанновича — переходи смело к нам.

Многие тотчас поспешно поднялись с земли, иные же замерли на корточках — куда податься?

— Входите в наш круг, — ободрил Болотников смелых. — Отныне вы — войско истинного государя. Остальных для вразумления высечь и отпустить в Москву. Государь всея Русии Дмитрий Иоаннович на первый раз милует, а во второй раз — не попадайся.

«Господи! — думал Неустрой, и в сердце у него летал голубок восторга. — Как просто все! Как все по правде! Так бы и жить».

Колпак с золотом он сунул в мешок, а мешок перекинул через плечо и радовался, что никто не алчет, глядя на этот мешок.

Но восторги тотчас и улетели, как птицы. Среди пленных поднялся ропот. Дворяне, считая наказание позором, вскочили, руками на Болотникова замахали, заплевались.

Потемнело лицо у большого воеводы царя Дмитрия Иоанновича.

— Не смерды, говорите? Не холопы? Суда вам царского надобно? Будет вам суд!

И на глазах бедного Неустроя пошло действо негожее, страшное. Дворян выхватывали из толпы и, связав им руки, пиная, гнали на реку и топили. Всех утопили. Стрельцов, не поторопившихся перейти на сторону истинного царя, высекли кнутами, связали, покидали на телеги, повезли в Путивль на царев суд. В Москву отпустили меньше сотни. У всех спины были кровавы, одежда с кожей перемешалась. Но пошли, пошли милые, лишь бы ноги унести.

До того хватко разделались казаки с полком Трубецкого, что в полку Воротынского, стоявшем под Ельцом, слухи за два дня ополовинили роты и сотни, а еще через день третьей части не насчитали.

Воротынский плакал от стыда и отчаянья, но стоять за государя против сильных дружин города было себе на погибель, и пришлось отступать на рысях, слыша спиной погоню, теряя людей.

Нестерпимый позор погнал Воротынского в сторону от Москвы. Укрылся в своем родовом городке Воротынске, не смея предстать пред печальные очи кроткого царя.

Да ведь и все дворяне полка поступили точно так же, в имения, как в норы, ушли. Пускай цари сами разбираются, кто из них истинный.

Впрочем, город Воротынск неподалеку от Калуги, а в Калугу-то и пошел, обрастая толпами крестьян и холопов, большой воевода Иван Исаевич Болотников.

Огонь столбом стоял на юге, а дымило, смердило уж по всей Русской земле. То пламя было сатанинское, взыгравшее ради лжецаря, от которого наяву если и было что, так одно имя — любимое на Руси, святое, оттого и ужасное, ибо сыпало дьявольские прелестные искры, как с куста папоротника в купальскую ночь.

Нижний Новгород осадили ради воли и правды нижегородские холопы и крестьяне, выбравшие себе воеводой Ивана Доможирова, а в товарищи ему поставили двух мордвинов, Варгадина и Москова.

В Алатыре воеводу Ждана Сабурова «алатырские воры в воду посадили». Побили воеводу и приказных людей в Арзамасе.

Казань снова присягнула царю Дмитрию. Ближний человек Самозванца — боярин, второй воевода казанский Богдан Бельский Христом Богом клялся, что новый самозванец — вор. Не послушались, а Богдана за упрямство убили.

Народ ждал чистого царя, искал свое чистое царство и бился за него до смерти.

Но правдолюбы сыскались и среди воевод.

В Астрахани восстал князь Иван Дмитриевич Хворостинин. По его приказу скинули со стены верного царю дьяка Афанасия Карпова и другую приказную строку. В той же Астрахани вскоре объявился родной брат царя Дмитрия — царевич Август, скрывавшийся от Годунова и Шуйского в крестьянской избе под именем Иван.

На усмирение Астрахани пошел с дружиной Федор Иванович Шереметев, будущий мудрейший правитель России. В сражениях со своими Шереметев не преуспел. Постоял под Астраханью в укрепленном лагере на острове Балчике чуть не с год и ушел вверх по Волге, а за ним в погоню пустился царевич Август. Осадил Саратов. Был бит царскими воеводами и возвратился в Астрахань.

Все эти события произошли позднее.