Василий Шуйский

В голосе Захария была покойная правота. Шуйский сорвался:

— Смел! Смел мне в лицо говорить, чего и бояре не смеют. — Кровь хлынула в голову, в ушах зазвенело.

Не ведая, что творит, умница Василий Иванович вытащил нож, замахнулся.

— Василий Иванович! — Ляпунов даже головой покачал. — Не бросайся на меня. Ты махонький, а я-то вой какой. Сомну тебя, только косточки хрупнут.

— Нечего с ним говорить! — Хомутов и Салтыков оттащили Захария от Шуйского. — Пойдем к народу на площадь: не хочет добром державу положить.

Красная площадь была запружена толпами, а люди все подходили и подходили. Уже звенели имена, пока бубенцами, не слившись в единые, колокольные гулы.

— Голицына! Василия Васильевича!

— Владислава! Королевича!

— Сапегу!

— Мстиславского!

И было новое среди этих имен.

— Михаила! Сынишку Филарета! Он царю Федору Иоанновичу двоюродный брат. Мишу! Михаила Федоровича!

Сделалась давка, и Ляпунов, которого одного и слушали, предложил с Лобного места:

— Идемте за Москву-реку, за Серпуховские ворота, там в поле все поместимся.

Послали за боярами, за патриархом, пошли за Москву-реку, в чистое поле судьбу царства решать. Помост плотники соорудили в мгновение ока.

Снова говорил Захарий Ляпунов:

— Шуйский сел на царство не по выбору всей земли, по крику купленных людей. Четыре года сидел, довел Россию до погибели. Нет на нем Божьего благословения. Его братья на войну идут — пыжатся, а с войны бегут сапоги потеряв. Сказ один: скликать нужно Собор всей земли — Шуйского с царства ссаживать, выбирать царя, каков будет всему народу люб, как был люб отравленный Шуйскими князь Михаил Васильевич Скопин.

— Не хотим царя Василия! Не хотим! — раскатилось над полем.

Захарий Ляпунов подошел к Гермогену.

— Говори, владыко! Ты один доброхот Шуйского.

Гермоген поглядел на Захария с укором.

— Я его первый противник. Одно знаю: потеряем плохого Шуйского, потеряем само имя свое — Русь!

— Говори!

Патриарх выдвинулся из толпы бояр.

— Не хотим Шуйского! — крикнули ему.

Гермоген поднял руку, молча перекрестил народ, молча сошел по ступеням на землю.

Решали не долго. К Шуйскому отправился близкий ему человек, свояк, боярин князь Иван Михайлович Воротынский.

Василий Иванович, зная о сходе народа, сидел на троне в Мономаховой шапке, но в простом платье.

Воротынский, войдя в Грановитую палату, стал на колени.

— Вся земля бьет тебе челом, оставь свое государство ради того, чтоб кончилась междоусобная брань. Тебя не любят, государь, не хотят…

Мгновение, одно — долгое мгновение Шуйский сидел неподвижно, разглядывая жемчужину на державе. Встал, положил на трон скипетр, яблоко, снял с головы венец, поцеловал его, положил. Повернулся к иконе и говорил, крестясь:

— Господи! Твоей ли волей сие вершится? Прости слабость мою. Я им уступаю.

Сошел с возвышения. Воротынский метнулся поцеловать ему руку, но Шуйский руку отдернул.

— Государь, тебе в удел Нижний Новгород отдают. Богатый город…

Шуйский ушел, не оглядываясь, в покои царицы.

— Кончилось мое царство, Марья Петровна. Поехали в старый дом.

— Соберусь вот только.

— Поехали без сборов. Ничего нам не надобно из приутех царских. Еще поплачут о нас.

13

На другой день собралась Дума, выбрала из себя правительствующую троицу бояр и князей — Федора Ивановича Мстиславского, Василия Васильевича Голицына, окольничего Данилу Ивановича Мезецкого, главными дьяками Телепнева да Луговского.

А у народа была своя дума. Толпы москвичей пришли к Данилову монастырю, смотреть, как привезут Вора. В Коломенское сообщить о сведении с престола Шуйского поехал Федор Засекин.

От Данилова монастыря до Коломенского недалеко, версты четыре. Ответа ждали, сидя на травке.

Часа через полтора самые зоркие увидели:

— Скачет!

— Один, что ли?

— Один.

— Так ведь не Вор же?

— Знамо, что не Вор.

Прискакал Переляй. Остановил коня поодаль. Спросил:

— Кто из вас Захарий?

Ляпунов поднялся с земли.

— Тебе грамота от нашего войска, — воткнул в землю копье с грамотой на шнуре, умчался прочь.

Воровские люди писали:

«Хвалим за содеянное вами. Вы свергли царя беззаконного — служите же истинному. Да здравствует сын Иоаннов! Советуем Богу молиться. Дурно, что вы преступили крестное целование своему государю, мы обетам верны! Умрем за Дмитрия!»

— Воры — воры и есть! — троекратно плюнул под ноги себе Захарий Ляпунов.

А народ смеялся. Над Захарием, над собой:

— Облапошили! А ведь они молодцы: «Умрем за Дмитрия!» — и умрут. Да чем он, Дмитрий Иоаннович, хуже Василия Ивановича? У Дмитрия Иоанновича всякий человек в почете.

…В Москве сделалось страшно. Власти нет — власть у разбойников. Грабежи пошли среди бела дня.

Кажется, один Василий Иванович чувствовал себя покойно и был доволен.

Он проснулся поздно. Умылся, помолился. Садясь с Марьей Петровной кушать, более для слуг — соглядатаев, тюремщиков своих, рассказал сон, который тотчас и выдумал:

— Будет нам, Марья Петровна, великое благополучие. Хлебы мне во сне подносили. Один другого выше. А некто, в сияющих одеждах, подал хлеб в виде собора Василия Блаженного, с куполами, с крестами.

— Одного желаю, чтоб забыли нас, — сказала Марья Петровна. — Они — нас, а мы — их!