Василий Шукшин: Вещее слово

Куда проще и легче описывать, как один идиот всадил другому идиоту нож под ребро «из идейных соображений». Динамика. Чесоточный ритм. Тю!.. Или сыграть: ведь это надо мужество и мужество, чтобы не убояться и чувствовать себя совершенно спокойно перед киноаппаратом или на сцене. Ведь охватывает панический страх: не сыграю – и наигрыш. А вместе с тем, когда удается выкроить сценку для «себя» – на покой: смотришь – что—то трогает.

Был недавно в Сталинграде. Волга… – вот покой! Ух, какая матушка!

В 12 №, наверно (в «Октябре»), пойдут три рассказа. Ужасно хочется, чтоб ты их прочел (я потом напишу точнее – в каком номере, ибо не уверен, что в 12). Это немножко серьезнее, мне думается. Скажи потом свое мнение. И в Москве немудрено, Ваня, протухнуть. Очень уж мало людей искренних.

Картина «Мишка, Серега…» (фильм «Мишка, Серега и я» – очередная актерская работа Шукшина, – в котором он сыграл роль учителя. – В. К.), конечно, будет, «на уровне». Переделают. Скоро, между прочим, будет пленум по кино – она попадет под разбор.

Что у вас нового? По живописи тоже ведь прошлись на съезде (имеется в виду XXII партийный съезд. – В. К.). Алч—новатость, грубость, занижение духовных ценностей советского человека.

Саше (муж сестры Шукшина. – В. К.) привет и пожелания и веру мою, что он скоро станет на ноги. Добрый он парень. На партийную работу я ему не советую идти. Он все будет принимать на себя и скоро износится.

Андрюхе – низкий поклон и поздравления с благополучным явлением на свет белый. Забот у тебя, конечно, прибавится, братка. И каких!.. Тут уж – не попишешь. И опять обращайся за своим испытанным и проверенным средством – терпи. Благо, есть во имя чего…»

Из письма этого явственно чувствуется, что Шукшин очень и очень тоскует не только по родным Сросткам, но и вообще по Сибири. Он не скулит, не жалуется, напротив, бодро и дерзновенно рассуждает об искусстве, о творчестве. Но отнюдь не случайны обмолвки и даже целые фразы его в этом письме о том, что он «зарылся в мелкие делишки по ноздри», что и «в Москве немудрено протухнуть», что вокруг него «мало людей искренних» и т. п.

Неопределенность, шаткость собственного теперешнего положения – вот что в глубине души мучает и тревожит Шукшина. Живет он то в общежитии ВГИКа на «птичьих» правах, то у знакомых ночует, то снимает комнату за городом, а то и проводит ночь на… вокзале (чаще всего на Казанском). Пока что он «в фаворе», его охотно снимают – промежутки между киноэкспедициями не такие уж большие. Но его не может не тревожить вопрос о будущем: что же дальше?..

Ну, не удается пока в Москве (главное – прописка), так ехал бы еще куда—нибудь, искал «варианты». Чего он ждет, чего хочет? Или вся сложность в том, что «местных» киностудий пока что немного, что они маломощны, что там и своих деятелей хватает?.. Нет, все сложнее, гораздо сложнее.

Частичный ответ на эти вопросы мы находим в письме Василия Макаровича к сестре Наталье. Предельно откровенное, это письмо было вызвано следующими обстоятельствами.

* * *

Только—только, казалось, написал Шукшин «братке» о том, как жадно он хочет, как страстно стремится совершить ближайшим летом совместную поездку на Алтай – Поповы, он и его сестра Наташа с мужем Сашей (Зиновьевым), – только—только, казалось, не советовал он Саше менять, учитывая его характер, работу на новую, более нервную и ответственную, как пришло трагическое известие: муж сестры, Александр Зиновьев, умер. Василий Макарович срочно вылетел по телеграмме в Новосибирск… А пока летел, наверное же ему вспоминалось вот это, такое радостное и счастливое событие (да и случилось оно не так уж давно, и запомнилось своей яркой праздничностью на всю жизнь; всю жизнь он его помнил и даже написал о нем потом в статье «Монолог на лестнице»):