Василий Шукшин. Земной праведник

Только – конец ли? Не оставляет впечатление, что работа над этой повестью для театра не завершена. Более того, что последние строки дописаны чьей-то рукой. Тем не менее, повесть-сказка «До третьих петухов» существует именно в том виде, в котором уже после смерти Шукшина была напечатана журналом «Наш современник». И благодаря ощутимому, но не ясному для большинства читателей подтексту и отсутствию внятных комментариев, возбуждает настойчивые попытки расставить идеологические акценты. Чаще всего приходится слышать, что название «До третьих петухов» не принадлежит Шукшину, что называл он свою сказку иначе – «Ванька, смотри!», и это название явно указывает на сокрытую суть повести – предостережения, повести-предугадания. Некоторые совершенно всерьез пишут о том, что Шукшин наметил в этом произведении пути выхода из того тупика, в который двигалась Россия. Что же касается главного героя, то в нем чудится не больше, не меньше, как обобщенный образ русского человека, защитника и спасителя Отечества.

Но имеющий глаза да видит – ничего этого в повести-сказке Шукшина нет. А есть совсем другое: сатирическое изображение касты «творцов», удобно пристроившихся при искусстве. И Змей Горыныч о трех головах, которые все время обмениваются мнениями, – это своего рода худсовет. И монастырь – это, скорее всего, студия, святилище искусства, куда ворвались разухабистые прохиндеи. А уж приемная Мудреца и сам Мудрец – это явное Госкино во главе с председателем, этакий командный пункт. Безусловно, именно о таком руководстве Шукшин писал в своих рабочих тетрадях: «Ни ума, ни правды, ни силы настоящей, ни одной живой идеи!.. Да при помощи чего же они правят нами? Осталось одно объяснение при помощи нашей собственной глупости. Вот по ней-то надо бить и бить нашему искусству»[6]. И он бил по этой глупости – потому и выдумал своего Ивана-дурака. Он хотел защитить искусство от чиновника-крючка, который победил революционера.

Разрушение государства, безусловно, начиналось с разрушения культуры; Шукшин хорошо видел это и предупреждал: «Да, мы стоим перед лицом опасности. Но только – в военном деле вооружаемся, в искусстве, в литературе – быстро разоружаемся». Так что повесть-сказка «До третьих петухов», действительно, предупреждение. Но предупреждение, которое работало на определенном этапе, в самом начале западной экспансии – при жизни Шукшина. Искать в ней сегодня пути выхода из тупика, в который завели Россию злонамеренные реформаторы, бессмысленно. Что же касается злободневных аллегорий, то их предостаточно для того, чтобы воплотить повесть-сказку на современной сцене. Тут и целый сонм чертей с их бесовскими игрищами, и звереющая от скуки компания Несмеяны под фикусами и кварцевыми лампами, и спившийся по милости чертей Медведь, которому осталось либо выучиться ходить на задних лапах и идти в цирк, либо взять оглоблю и крушить захваченный чертями монастырь. И много еще «нынешних» смыслов может найти в этой повести театральный режиссер. Но только равный по таланту, созвучный по душевному настрою поймет, как это надо разыграть, чтобы явить зрителю подлинный «театр Шукшина».

Глава девятая Пятьсот страниц огнедышащей прозы

Один из первых вопросов, которые задал мне при знакомстве Шукшин, – читала ли я его роман о Степане Разине «Я пришел дать вам волю». Речь шла о журнальном варианте – полностью роман был опубликован только через несколько лет. Для Шукшина такой вопрос был принципиальным: он считал этот роман главным из всего, что он сделал. Вся его жизнь, в сущности, шла под знаком верности Разину, еще в детстве поразившему его воображение. Разин изумил его когда-то своей силой духа, беззаветной храбростью и решимостью постоять за народную волю. Потом, когда он стал старше, Разин стал для него образцом воинского искусства и мужества. А в пору первых серьезных размышлений о смысле жизни, о месте человека в цепи поколений, его поразило, как прочно вошел Разин в память народа. Уже взрослым, занимаясь самообразованием, он узнал, что двести пятьдесят лет подряд в великий пост во всех церквях Разина предавали анафеме, но церковному проклятию всегда противостояла песня, легенда, молва. Эта молва переходила из поколения в поколение; «страшный нераскаявшийся разбойник» входил в человеческое сознание с детства: был, мол, такой храбрец, который защищал бедноту от богачей-кровососов и на смерть пошел «ради други своя». Память у народа прочная, заступников своих он помнит долго. И как же крепка была эта благодарная память, если вся государственная машина не смогла ее отбить за века.

После революции государственная машина развернулась на 180°: Разин стал героем-освободителем, которого чтут на государственном уровне – и в школах «проходят», и улицы называют его именем, и книги о нем пишут. И никто уже не задумывается, каким он был на самом деле.