Василий Шукшин. Земной праведник

Одна из таких догадок, нашедшая подтверждение в документе о происхождении Разина – воронежские крестьянские корни. Казачество в Степане не сильнее его крестьянских начал. Конечно, он далек от земли – это казак, по словам Шукшина, ремесленник от войны, никоим образом не крестьянин. Но вот замкнулись же на нем крестьянские чаяния. Видно, крепко сидит в нем мужицкое начало, потому и стал могучим заступником крестьянства. В казачьей среде его в сущности никто не понимает, он одинок, пока рядом не появляется Василий Ус, а с ним Матвей Иванов. Вот ведь и любят казаки своего атамана, и страшатся, и жизни своей не жалеют ради него, но не разделяют его сочувствия к мужикам. Война им – мать родная, да ведь царя и бога они боятся, и какой же надо обладать крепостью, силой воли, чтобы поднять таких людей и повести их за собой.

Но куда? И зачем? Во имя чего поднят карающий меч? Отвечая на этот вопрос, Шукшин со своим Разиным подошел к объяснению коренных пружин человеческого существования, к первопричине добра и зла. Сам Степан даже не вполне понимает, в чем эта первопричина – он только на пути к ее осознанию – зато все зрит и на все проливает свет автор.

«Видел Степан, но как-то неясно: взросла на русской земле некая большая темная сила – это при том не Иван Прозоровский, не Семен Львов, не старик митрополит – это как-то не они, а нечто более зловещее, не царь даже, не его стрельцы – они люди, людей ли бояться?.. Но когда днем Степан заглядывал в лица новгородским, псковским мужикам, он видел в глазах их тусклый отблеск страшной беды. Оттуда, откуда они бежали, черной тенью на все небо, наползала общая беда. Что это за сила такая, могучая, злая, мужики и сами тоже не могли понять. Говорили, что очутились в долгах неоплатных, в кабале… Но это понять можно. Сила же та оставалась неясной, огромной, неотвратимой, а что она такое? – не могли понять. И это разжигало Степана, томило, приводило в ярость. Короче всего его ярость влагалась в слово – „бояре“. Но когда сам же он хотел вдуматься – бояре ли? – понимал: тут как-то не совсем и бояре. Никакого отдельного боярина он не ненавидел той последней искупительной ненавистью, даже Долгорукого, который брата повесил, даже его, какой ненавидел то гибельную силу, которая маячила с Руси. Боярина Долгорукого он зашиб бы при случае, но от этого не пришел бы покой, нет. Пока есть там эта сила, тут покоя не будет, это Степан понимал сердцем. Он говорил – „бояре“, и его понимали и хватит. Хватит и этого. Они, собаки, во многом и многом виноваты: стыд потеряли, свирепствуют от жадности… Но не они та сила.

Та сила, которую мужики не могли осознать и назвать словом, называлась – ГОСУДАРСТВО».