Василий Сталин. Сын «отца народов»

«Дело было в присутствии Полянского, Екатерины Тимошенко и подошедшего позже моего однокурсника по Академии и товарища полковника Лебедева В. С. Разговор этот был совершенно не такой, каким его мне предъявляют в обвинении. Я говорил: если бы на моем месте был сволочь и враг советского народа, то он дал бы интервью иностранным корреспондентам, а последние, подняв шумиху в прессе, нажились бы сами и дали бы ему нажиться, а потом он (сволочь) удрал бы за границу Все «если бы» и «сволочь» отброшены, и мне предъявляется обвинение в желании связаться с корреспондентами и изменить Родине. Сплошная клевета.

Я, балда, даже не стеснялся этого говорить, так как не мог представить, что кому-либо придет в голову не только предъявить мне такое обвинение, но даже подумать о способности рождения в моей голове такой мысли.

Разговор начался с того, что в доме нет денег, добиваюсь на прием к Г. М. Маленкову, но не только нет надежды попасть на прием, а последнее средство связи, телефон, отключили (вероятно, в это время уже было принято решение об аресте Василия, и поэтому на всякий случай отключили телефон, чтобы сын Сталина не успел никого известить, что за ним пришли. — Б. С.). В это время Тимошенко, роясь в ящиках, нашла американский журнал с моим портретом. Он-то, этот портрет в журнале, и стал началом этого, вообще безобразного, но не имеющего ничего общего с предъявленным обвинением, разговора.

В дальнейшем следствие, как подтверждение моих побуждений, предъявляет мне посещение ресторана «Метрополь». Якобы посещение «Метрополя» было первым моим шагом к сближению с иностранными корреспондентами, для последующей измене Родине.

Клевета от начала до конца.

В «Метрополь» я пошел на свидание с Васильевой. Счастье мое, что у Васильевой не было телефона (о времена, о нравы! У 19-кратной чемпионки и рекордсменки нет телефона! — Б. С.) и мне пришлось приглашать ее через соседей и родственников, у которых телефон был. Эти люди могут подтвердить, как все это происходило.

Виноват я в том, что разговаривал о ну^де в доме и своем тяжелом положении, а не явился с повинной к Н. А. Булганину. Да, в этом виноват.

Но ни по духу своему, ни тем более по крови я не враг (уж не читал ли Василий Иосифович еще не реабилитированного к тому времени «врага народа» Осипа Мандельштама, пострадавшего за антисталинские стихи? Помните: «Но не волк я по крови своей»? Теперь, по иронии судьбы, опальный сын Сталина оказался в точно таком же положении, как и поэт, клеймивший «кремлевского горца». — Б. С.). У меня много пороков, в которых не особенно приятно сознаваться, но они были.

В отношении же чести Родины я чист. Родина для меня — это отец, это мать.

Кроме гнуснейшего клеветника, никто не мог предъявить мне такого обвинения. Человеком, способным дать подобные сведения, могла быть только Тимошенко. К несчастью, не я первый попал в ее сети. И всех она бросала в тяжелую минуту, созданную ею же, а сама оставалась ни при чем».

Здесь с резонами Василия трудно не согласиться. Материальное положение отставного генерала серьезно пошатнулось. Пенсия была в полтора раза меньше прежней зарплаты, выделенной отцом дотации он больше не получал. Василию приходилось содержать пятерых несовершеннолетних детей. К тому же он никак не мог разобраться со своими женами, второй и третьей. И разговоры Василия были не более чем ворчанием молодого, но оказавшегося не у дел генерала, привыкшего к совсем другой жизни, к почету и власти и мучительно переживавшего падение с высот. Разговоры, охотно признавал Василий Иосифович, действительно были глупые, но разве можно за них человека судить! Он не без основания полагал, что это Екатерина Тимошенко, мучимая ревностью к Капитолине Васильевой, постаралась представить поход мужа в «Метрополь» как попытку установить связь с иностранными корреспондентами с целью «оклеветать руководителей партии и государства». А уж бежать на Запад сын Сталина и подавно не собирался.

В заключение своего заявления Василий каялся в том, в чем считал себя грешным:

«Да, клевета налицо. Но кто бы ей поверил? Как могла она дать такие всходы, если бы все мое поведение не было благоприятной почвой для ее (клеветы) роста.

Не было бы зацепки, повода, возможности оклеветать, не было бы и клеветы, а особенно веры в нее.

Разбор всей своей жизни, в течение 22 месяцев ареста, дал возможность правильно оценить причину происшедшего со мной. Причина только во мне самом. Могли быть около меня и плохие люди, но ведь были и такие, и их больше, с которых надо было брать пример.