Василий Теркин

— Кочнев держит по-прежнему?

Торговец вгляделся в Теркина, но не узнал его.

— Кочнев? — переспросил он. — Давно уж приказал долго жить. Зятья его… народ шалый… Совсем распустили дело… Прежде и господам не обидно было въехать, а ноне — зазорно будет. Только базарами держится.

Торговец говорил слабым голосом, очень искренно и серьезно.

— Где-ни6удь притулюсь. Я всего-то на два дня.

— Номера есть, господин. стр.281

— Настоящие номера?

— Как следует… С третьего года. Малыш/ова, против

Мар/инцева трактира. Около базарных рядов. Или вы еще не бывали у нас николи?

— Как не бывать. И трактир этот помню; только против него лавки были, кажется.

— Точно. Допрежь торговали. Теперича целый этаж возведен. Тоже спервоначалу трактир был. Номера уж… никак, четвертый год. Вот к пристани-то пристанем, так вы прикажите крикнуть извозчика Николая. Наверняка дожидается парохода… У него долгуша… И малый толковый, не охальник. Доставит вас прямо к Малыш/ову.

Все это было сказано очень заботливо.

"Добряк, — подумал Теркин, — даром что базарный торгаш. Может, раскольник?"

— Вы по молельне будете? — спросил он.

— Я-то? Нет, господин, мы — православные.

— Кто же у вас старшиной? Все тот же?.. Как бишь он прозывался?

Теркин нарочно не хотел произнести имени старшины

Малмыжского.

— Сунгуров.

— А Малмыжский? — не утерпел Теркин.

— Он давно ушел из старшин… Скупщиком стал.

— Каким?

— Да всяким. И у кустарей… сундуки скупает, и ножевой товар… Зимой хлебом промышляет, судачиной.

— Разжился, стало быть?

— Как не разжиться… И в старшинах-то лапу запускал в обчественный сундук. Мало ли народу оговорил!.. И на поселение посылал… Первого — Теркина, Ивана Прокофьича. Обчественник был… Таких ноне не видать чтой-то…

— А вы Ивана Прокофьича знавали? — спросил Теркин, сдерживая волнение.

— Как не знавать. Старик — настоящий радетель был за мирской интерес. Царствие ему Небесное!

Теркин почувствовал, что к глазам его подступают слезы. Но он не хотел объявлять, как ему доводился Иван Прокофьич.

Торговец приподнялся.

— Вот, господин… Попомните: извозчик Николай… Так и скажите — к Малыш/ову. Время и за кладью стр.282 присмотреть. Вон и Кладенец наш… видите обрыв-то… темнеется… за монастырем…

— Спасибо вам! — выговорил Теркин и сам встал. — Так вы в рядах торгуете, по базарным дням?

— У меня и на неделе лавочка не запирается.

— А по фамилии как?

— Енгалеев.

— Попомним!

Скромненько удалился торговец, запахиваясь в ваточную чуйку, и еще глубже надвинул на уши картуз.

Пароход дал протяжный свисток. Пристани еще не было видно; но Теркин распознавал ее привычным глазом судопромышленника. Над полосой прибрежья круто поднимались обрывы. По горе вдоль главной улицы кое-где мелькали огоньки. Для села было уже поздно.

С собою Теркин захватил только маленький чемоданчик да узел из пледа. Даже дорожной подушки с ним не было. Когда пароход причалил, он отдал свой багаж матросу и сказал ему, чтобы позвал сейчас извозчика Николая.

Сколько он помнил, десять лет назад в Кладенце еще не было постоянных извозчиков даже и на пристанях.

— Николай! — гаркнул матрос.

— Здесь, — откликнулся негромкий старый голос.

Темнота стала немного редеть. В двух шагах от того места, где кончались мостки, разглядел он лошадь светлой масти и долгушу в виде дрог, с широким сиденьем на обе стороны.

— Пожалуйте, батюшка.

Подсаживал его на долгушу рослый мужик в короткой поддевке и в шапке, — кажется, уже седой.

— Ты Николай будешь? — спросил Теркин.

— Николай, кормилец, Николай.

— Вези меня к Малыш/овым.

— В номера?

— Против трактира. Мне сказывали, там есть хорошие комнаты.

— Есть-то есть, а как быдто переделка у них идет… Все едино, поедем.

Поехали. С мягкой вначале дороги долгуша попала на бревенчатую мостовую улицы, шедшей круто в гору между рядами лавок с навесами и галерейками. Теркин вглядывался в них, и у него в груди точно слегка стр.283 саднило. Самый запах лавок узнавал он — смесь рогож, дегтя, мучных лабазов и кожи. Он был ему приятен.

Поднялись на площадку, повернули влево. Пошли и каменные дома купеческой постройки. Въехали в узковатую немощеную улицу.

— Вот, кормилец, и Малыш/овы.

Теркин оглянулся направо и налево на оба двухэтажные дома. В левом внизу светился огонь. Это был трактир. «Номера» стояли совсем темные.

XXIX

Долго стучал Николай в дверь. Никто не откликался. И наверху и внизу — везде было темно.

— Не слышат, окаянные!

— Со двора зайди! — отозвался Теркин.

И ему стало немного совестно: он, такой же мужик родом, как и этот уже пожилой извозчик, а сидит себе барином в долгуше и заставляет будить народ и добывать себе ночлег.

Раздались шаги за входной дверью. Кто-то спросонок шлепал босыми ногами по сеням, а потом долго не мог отомкнуть засова.

— Номер покажи! Барина привез, — сказал Николай громким шепотом.

— К нам нельзя, — сонно пробормотал малый, в одной рубахе и портках.

— Почему нельзя? — спросил Теркин с долгуши.

— Переделка идет… Малари работают.

— Ни одной комнаты нет?

— Ни одной, ваше благородие.

— А внизу?

— Внизу хозяева и молодцовские.

Николай подошел к долгуше и, нагнувшись к Теркину, заботливо выговорил:

— Незадача!