Василий Теркин

— Товарищ мой по гимназии… Здешний предводитель.

— Прикажете приготовить одеться? — спросил Чурилин.

— Приготовь.

Карлик вынырнул в дверь.

Хрящеву Теркин охотно бы рассказал в другое время про свои школьные годы. С ним ему удобно и легко. Такого

"созерцателя" можно приблизить к себе, не рискуя, что он «зазнается». стр.381

— Антон Пантелеич! Вы продолжайте пить чай с прохладцей, — сказал он, вставая, — а я оденусь и поеду. К обеду должен быть Низовьев, и подъедет господин Первач… Вот целый день и уйдет на них. Завтра мы отправимся вместе в имение того помещика… как бишь его… Черносошного… владельца усадьбы и парка.

— К вашим услугам, — кротко выговорил Хрящев и неторопливо стал обмывать блюдечко в полоскательной чашке.

"Может, и врет Зверев, — думал Теркин, одеваясь в другой комнате, — сказывается больным, соблюдает свое предводительство… Увидим!"

Пролетка ждала его на дворе у крыльца. Извозчиков в городе не было; но ему не очень понравился этот вид любезности. От «Петьки» он не желал вообще ничем одолжаться. Чувство гимназиста из мужицких приемышей всплыло в нем гораздо ярче, чем он ожидал.

Записку Звереву он написал сдержанно, хотя и на «ты»; сказал в ней, что желательно было бы повидаться после десяти с лишком лет, и не скрыл своего теперешнего положения — главного представителя лесной компании.

"С таких, как Петька, — думал он дорогой, — надо сразу сбивать форс; а то они сейчас начнут фордыбачить".

Зверев занимал просторный дом на углу двух переулков, немощеных, как и весь остальной город.

Теркина встретил в передней, со старинным ларем, мальчик в сером лакейском полуфрачке, провел его в гостиную и пошел докладывать барину.

— Проси! Проси! — раздался из третьей угловой комнаты голос, который Теркин сейчас же узнал.

Та же шепелявость, только хрипловатая и на других нотах; лицо его школьного товарища представилось ему чрезвычайно отчетливо, и вся его жидкая, долговязая фигура.

В кабинете хозяин лежал на кушетке у окна, в халате из светло-серого драпа с красным шелковым воротником.

Гость не узнал бы его сразу. Голова, правда, шла так же клином к затылку, как и в гимназии, но лоб уже полысел; усы, двумя хвостами, по-китайски, спускались с губастого рта, и подбородок, мясистый и прыщавый, неприятно торчал. И все лицо пошло стр.382 красными лишаями. Подслеповатые глаза с рыжеватыми ресницами ухмылялись.

— А!.. Теркин!.. Ты ли это?.. Скажите, пожалуйста!

Зверев приподнял немного туловище, но не встал.

— Извини, брат, не могу… Оступился… Ломит щиколку…

Он протянул к нему свои небритые щеки, и они поцеловались.

— Скажите, пожалуйста!.. Садись! В наши края…

Слышал!.. Рассказывали… Ты, брат, говорят, миллионами ворочаешь… Дай-ка на себя поглядеть…

Тон был возбужденный, но большой радости — видеть товарища — в нем не слышалось… Теркину тон этот показался хлыщеватым и почти нахальным, и он сейчас же решил дать приятелю отпор.

— А ты, — сказал он, оглядывая его в свою очередь, — в почетных обывателях состоишь?

— В обывателях? — переспросил Зверев и брезгливо повел ртом. — Обывателями, брат, мещан да посадских зовут.

— Извините, ваше благородие, — ответил Теркин и поглядел на него, как бывало в гимназии, когда он ему приказывал что-нибудь и приговаривал: "ежели не сделаешь, будет тебе лупка генеральная".

Зверев вспомнил этот взгляд, обидчиво усмехнулся и выпятил нижнюю губу.

— А ваше степенство в почетных гражданах состоит?

— Так точно, — ответил в тон Теркин.

— Значит, выплыл!.. А я слыхал как-то… давно еще… будто ты туда попал… в места не столь отдаленные.

— Нет, милый друг, не хочу отнимать ваканций у вашего брата.

— Это как?

Зверев весь выпрямился, и щеки его густо покраснели.

— Да так!.. У вас-то в губернии, — небось знаешь всю историю, — проворовались господа сословные директоры.

— Проворовались! Проворовались!.. Как ты выражаешься!

— Так и выражаюсь. Им прямая дорога по казанскому тракту или на пароходе-барже, под конвоем. стр.383

— Не знаю, брат, не знаю!.. Это все газетчики, мерзавцы! Везде они развелись, как клопы.

— Да тебе что же обижаться… Ты ведь к банку не причастен?

— Еще бы!

Лицо Зверева начало подергивать. Теркин поглядел на него пристально и подумал: "наверняка и у тебя рыльце в пуху!"

— Скажи-ка ты мне лучше, любезный друг, есть ли у вас в уезде хоть один крупный землевладелец из живущих по усадьбам, который не зарился бы на жалованье по новой должности, для кого окладишко в две тысячи рублей не был бы привлекателен?.. Небось все пойдут…

— Я не собираюсь.

— А другие?

— Понятное дело, пойдут.

— Даже все мировые судьи, хотя их званию и нанесен, некоторым образом, афронт…

— К чему ты это говоришь?

— А к тому, что вы, господа, все о подъеме своего духа толкуете… Какой же тут подъем, скажи на милость, ежели ни у кого верного дохода в три тысячи рублей нет?.. И велика приманка — жалованье, какое у меня лоцман получает или мелкий нарядчик!..

— Вон ты как! Очень уж, кажется, зарылся ты в капиталах… Это даже удивительно! — Зверев начал брызгать слюной. — Просто непонятно, как ты — Теркин — да в таких делах? Знаешь, брат, пословицу: от службы праведной…