Василий Тёркин

Уже в конце того года, когда окончилась война и завершена была поэма Твардовского, О. Ф. Берггольц интерпретировала ее как произведение о войне, выдерживающее «испытание миром», так как оно помогает людям оглянуться на их гордый и трудный путь, закрепляет в душе то доброе, сильное и светлое, что родилось в военное время. О. Берггольц отнесла «Василия Теркина» к числу не только лучших, но и принципиальных произведений нашей литературы, где поэт утверждает свои принципы изображения жизни, вследствие чего и возникает спор о жанрово-композиционных свойствах этой, по мнению О. Берггольц, лирической поэмы, в которой автор и герой совпадают.139

А. Макаров140 расценил «Книгу про бойца» как произведение высокого и большого искусства, в котором герой — не персонифицированная идея, а личность, развивающаяся не по прихотливой фантазии автора, а логически, исходя из самоё себя, по законам искусства. В поэме Твардовского критик усматривал прежде всего отражение в солдатской душе поступательного хода войны. С этой точки зрения объяснил он и спиралеобразную композицию поэмы, в которой возвращение к прежним темам и положениям не есть повторение уже известного, а сопряжено с духовным развитием героя.

С точки зрения выдержанности этой структуры А. Макаров подверг критике некоторые главы, например, главу «О войне», представляющую собой, по мнению критика, только рифмованное нравоучение. Указание А. Макарова на непоследовательность Твардовского в характеристике своего героя, якобы оказавшегося по ходу поэмы, например, в главе «О награде», простоватее того, каким он был во второй главе, не представляется убедительным и вызвано, как кажется, неправильной оценкой Теркина как шутника-воспитателя, действующего в этом качестве по некой внутренней обязанности.

Н. Вильям-Вильмонт написал о Твардовском как о глубоко трезвом, исторически мыслящем истолкователе и осмыслителе «современных нам общественных сдвигов и событий»,141 спаянном с народом и лучше всех изображающем народ и себя, как лирического глашатая народа.

Отметив «элемент случайности» в построении и в самом возникновении поэмы, бывший результатом того, что автор, приступая к работе, «еще не измерил всей глубины, не учел всей широты и раздолья столь счастливо поднятой им темы»,142 — Н. Вильям-Вильмонт пришел все же к выводу, что автор в конце концов сумел подчинить все главы единству замысла и формы, так что и сам элемент случайности стал чем-то закономерным, определяющим лицо поэмы.

Как и А. Макаров, Н. Вильям-Вильмонт оспоривал причисление Теркина к типу Платона Каратаева: нет ничего удивительного, что от советского человека «русским духом пахнет»; в отличие от толстовского крестьянина-утописта, у Теркина — подлинная спайка с народом и коллективом.

К первым послевоенным годам относится несколько симптоматичных писательских откликов на новое произведение Твардовского.

Пребывавший в эмиграции русский писатель И. А. Бунин, предубежденно настроенный ко всему новому в современной русской действительности, — писал из Парижа Н. Д. Телешову 10 сентября 1947 г.: «Дорогой Николай Дмитриевич, я только что прочитал книгу А. Твардовского («Василий Теркин») и не могу удержаться — прошу тебя, если ты знаком и встречаешься с ним, передать ему при случае, что я (читатель, как ты знаешь, придирчивый, требовательный) совершенно восхищен его талантом, — это поистине редкая книга: какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный, солдатский язык — ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова. Возможно, что он останется автором только одной такой книги, начнет повторяться, писать хуже, но даже и это можно будет простить ему за «Теркина».143

Б. Л. Пастернак назвал поэму Твардовского «чудом полного растворения поэта в стихии народного языка».144

С. Я. Маршак определяет те свойства поэзии Твардовского, благодаря которым она и волнует сердца миллионов читателей: опираясь на лучшие образцы народной и классической поэзии, «вся она, до самых глубин, лирична», и «широко, настежь открыта окружающему миру и всему, чем этот мир богат», то есть чувствам, мыслям, природе, политике и быту современников. Эта поэзия, по словам Маршака, «чужда превыспренности и, поднимаясь до пафоса, не теряет связи с землей». — «Не многие прозаики запечатлели так смело и правдиво последнюю войну с ее буднями, боями, переправами, лютыми холодами («Зол мороз вблизи железа…»), как это удалось Твардовскому в книге про бойца».145

Начиная с 50-х годов в критической литературе установился взгляд на книгу Твардовского как на произведение классическое, и оно стало достоянием научно-исследовательской литературы, вузовских семинариев, кандидатских и докторских диссертаций.