Ватага 'Семь ветров'

- Пойдем со мной, Паша, свидетелем будешь, - сказал Фокин и тяжелым взглядом посмотрел на Пашу из-под круглой ровной челки, которая была в мода в художественном училище: считалось, что художник должен ходить с челкой.

- Свидетелем? А ты что, жениться собрался?

- Нет, брата твоего буду бить, из-за Галины.

- А, ну давай, - равнодушно сказал Паша. - Только его дома нет.

- А где же он? Перед Галиной неудобно, - вздохнул Фокин.

Если говорить честно, ему не слишком хотелось драться с верзилой Сашей Медведевым, к тому же еще и самбистом, но он обещал девушке, а по законам Семи ветров девушку можно обмануть любым образом, но драться за нее необходимо, тут обмана быть не может. Отсутствие Саши на месте, да еще при свидетелях, очень устраивало Фокина, и он уже взялся за свои сумки, как вдруг подошел Саша.

- Что ж ты? - сказал ему брат. - Тебя бить пришли, а тебя дома нет. Уклоняешься!

- Бить? Давно пора, - улыбнулся Саша.

- Да это я пошутил, - сказал Фокин. - Так, дельце одно есть. Отойдем?

Фокин попросил Пашу покараулить его сумки и пошел с Сашей в подъезд, мирно беседуя с ним. Они поднялись на третий этаж, где была квартира Саши, и тогда Фокин одним ударом свалил Сашу с ног, и только тот приподнялся ударил его ногой, и еще, и по лицу, с бешенством, возраставшим с каждым ударом, все сильнее и беспощаднее.

Наконец, когда Саша больше и не пытался подняться, а Фокин устал, он поправил воротник курточки, подтянул рукава и, не оглядываясь, спустился по лестнице.

- Ну? - спросил Паша внизу. - Уладили?

- Уладили, - сказал Фокин, поблагодарил Пашу за то, что тот постерег сумки, попрощался и пошел в прачзчную.

Через несколько минут "скорая помощь" увезла Сашу в больницу, у него была сломана переносица. Паша Медведев бросился было искать Фокина, чтобы переломать ему руки-ноги, но Сашина мама, следовательно Пашина родная тетка, вцепилась в него и взяла с него обещание не трогать Фокина, потому что она передает дело в милицию, а Паша, если Фокина изобьет, все запутает. Только таким доводом смогла она Пашу остановить. Но Паша с этой минуты места себе не находил, потому что на Семи ветрах не принято было обращаться в милицию и он знал, что товарищи его осудят. Избить - избей, убить - убивай, но без милиции. Поэтому-то милиции и было так трудно на Семи ветрах.

* * *

Вот так началась новая деятельность Алексея Алексеевича Каштанова. Еще за несколько дней до этих событий такая драка никоим образом не касалась бы его - мало ли драк на Семи ветрах? А теперь он сидел с Володей Фокиным и^ мучительно старался понять, что произошло, почему, и что он, старший воспитатель, должен делать, чтобы это никогда больше не повторилось.

- А если бы ты его убил? - спрашивал Каштанов Фокина. - Чуть правее пришелся бы удар или чуть левее - и всё... Ты когда бил - ты не боялся смерти человека?

- Я об этом не думал.

- Значит, на боялся...

- В жизни все опасно, Алексей Алексеевич. - Фокин сложил ладони шалашиком и говорил спокойно, будто они рассуждают вообще. Такой интересный философский разговор. - Если бы Медведев ударил первый, то я бы не встал. Сейчас я бы в больнице был, а вы Медведева расспрашивали бы.

- Значит, по-твоему, все на твоем месте поступили бы так же?

- Разумеется.

"Каким их словам научили: "разумеется", - подумал Каштанов. Культурные люди! Тонкие акварели рисует!

Осенний воздух передать может! Талант!"

- И вообще, Алексей Алексеевич, кто-то бьет, а когото бьют. Вчера я бил, сегодня меня бить будут - какая же разница?

Каштанов слушал Фокина не перебивая, и ему казалось, что тот раздваивается у него на глазах, расслаивается на умного, спокойного, культурного, вежливого, тонкого человека - и на бешеного зверя с беспощадными кулаками и бесчеловечной философией. Но кто жз перед ним? С кем ему, Каштанову, сражаться? Вэдь на самом-то деле он не может отделить в Фокине одно от другого, как сливки в сепараторе, на самом-то деле перед пим один человек, которому нет оправдания, нет!

- Ты по-прежнему считаешь себя правым? - спросил Каштанов.

- Нет, не считаю. Прав тот, кто не попадается, а я попался.

- Да-а, - только и мог выговорить Каштанов. Жесткая логика! Круговая оборона! Слова тут бесполезны, никаким доводом его не прошибешь.

Так Каштанов с самого начала своей новой работы испытал то чувство, которое надолго, на многие дни станет теперь главным его чувством: бессилие... Он взялся за работу, с которой не может справиться! "Если бы сейчас на гюем месте была бы Наталья Михайловна, - думал Каштанов, - она бы накричала на Фокина, наорала, может быть, даже шлепнула бы его в сердцах - и на том успокоилась бы, и он, Фокин, успокоился бы. Все вылили бы свой гнев, все накричались бы, наплакались - и получилось бы какоз-то продвижение. Но я не могу кричать и плакать и не могу удовлетвориться видимостью продвижения. Мне нужен Фокин, живой Володя Фокин, лучший Володя Фокин, художник Володя Фокин... А он, сколько ни кричи и ни плачь, остается зверем, и неизвестно, кого и в каких обстоятельствах он завтра вот так же собьет неожиданным ударом".