Ватага

– Вот поедем: матушка горькие слезы по тебе проливает. Что ж ты, доченька… хвораешь?

– Нет, хорошо. Слава богу, хорошо… – а сама стиснула виски и зажмурилась, как от яркого света.

Пров стоял, положив руки на плечи Анны, и уж не мог разглядеть ее лицо.

– Испить ба… – Он мешком опустился на лавку и жадно, не отрываясь, выпил ковш воды.

Дарья и поселенец ушли. Феня увела Прова с Анной на чистую половину, накормила их, и все стали укладываться спать.

Анна, засыпая, говорила, словно жалуясь:

– Тятенька… Ну, как же, тятенька?.. Плохо…

– Чего плохо-то?

– А по книжке хорошо. Все хорошо будет…

– Ну, а как Иван-то Степаныч, как он с тобой в обхожденье-то?

– А не знаю, сбилась. Не понять.

– Ну, а сколько ты зажила-то? Расчет-то покончил он с тобой али как? После?

– Тятенька, после. Вот высплюсь – завтра другая…

Тихо стало. Только из кухни долетал пьяный Илюхин храп.

Прову не спалось. Он поглядел на образ. Огонек лампадки колыхался и озарял лик Христа. Пров вздохнул. Его душа требовала молитвы. Нужно сейчас встать и все открыть Господу, совет благой принять, вымолить спокой сердцу. Он подошел к образу, опустился на колени. Огонек поклонился ему и затрепыхал. Лицо Прова скривилось, сморщилось. И когда он сделал земной поклон, уже не мог выдержать, всхлипывать стал и тихо, чтобы не подслушали, по-женски голосить.

– Рабу твою Анн… звоссияй… Боже наш.

И не знает Пров, какими словами можно разжалобить Бога, от этого еще больше ноет его душа и печалится, и тоскует.

– Звоссияй… совсем… гля ради старости… гля утешенья.

После вторых петухов пожаловала Даша. Она легла рядом с Фенюшкой и крепко ее обняла.

– Стерва ты, Дашка, – сказала Фенюшка, – попадетесь вы с хахалем-то.

– Мо-лчи-и, – тянула, засыпая, Даша, – ехать хочу… в Кедровку. Как его, хозяин-то… одного… без досмотру…

– Кати! Все одно шею-то свернешь. Таковская.

– Эх, Феня, Феня, – тяжко вздохнула Дарья. – Ничего ты не знаешь. Ничего ты, Феня, не понимаешь.

– Брось, брось ты его, мазурика, посельгу несчастную.

– Погоди, Феня… Скажу слово… Все тебе скажу…

– Сучка ты, я вижу.

– Ну, не обида ли?! – Даша, чтобы не закричать на весь дом, вцепилась зубами в подушку, застонала.

XVI

Солнце стояло высоко. Матрена пошла к завозне – храпит купец. На речку сбегала – не едет ли хозяин? Нет. Пошла вдоль улицы.

У сборни мужики. Лица мятые, глаза красные, заплывшие. Обабок в кумачной рубахе, в новых продегтяренных чирках, с фонарем под глазом, но при бляхе.

– Надо обыскать… – говорит он, поправляя начищенную кирпичом бляху.

– А по-моему, выпустить, да и все… Народ, кажись, смирный, – несмело заводит пьяница Яшка с козлиной бородой.

– Сми-и-рный?! – наскакивают на него. – А помнишь?!

У Яшки в груди хрипит, он кашляет, словно собака костью подавилась, и, уперев руки в колени отекших ног, жалеет:

– Мне што ж, мне все равно… Хошь век держи их… Хошь на цепь посади, а только что… Полегче надо бы…

Мимо них по улице священник верхом на Федотовом коне едет. За ним кривая Овдоха на кобыленке тащится.

– Здорово, батя! К домам?..

– Восвояси, отцы, восвояси… – хрипит батя, щуря на них узкие свои глаза.

– А молебен-то?

– Да чего, отцы… Простыл в речке… Еле жив… Не знаю, как и доплетусь.

– Грива! – злорадно взвизгивает бабьим голосом угреватый парень и, быстро присев, прячется за мужиков.

Батя, понукнув коня, надбавляет ходу.

– Вот это поп… – хохочут мужики, – этот поповать может подходяшше-е-е… Ха!

Подошла Матрена.

– Ну, как?! – спрашивают мужики, поздоровавшись. – Хозяин-то вернулся ли? Анка-то какова, краса-то наша?

– Да, вишь, нет еще Прова-то… Гость у меня, Бородулин.

– Бороду-улин? Ребята, айда с проздравкой! – радостно вскрикнул черный, в плисовых штанах, дядя, по прозвищу Цыган.

– Ну, дак чо, мо-о-жно, – откликнулись, а подыматься лень – сидят.

– Куда… Он спит, разнемогся: лихоманка, чо ли… – сказала Матрена и пошла.

– А-ах! – крякнул Цыган и, состроив плутоватую рожу, поскреб под картузом висок.

– Надо бы выпить-то, – сказал он, сплевывая.

– Ну дак чо? И выпей. Купи у Федота.

– Ха-ха! – хохочет над собою черный, вывернув карманы плисовых штанов. – Купи! Купило-то притупило. Вишь?

И у всех так, год плохой был, денег нет, а выпить хочется. В долг придется взять, без этого не обойтись: можно теленка заколоть да – Федоту, свинью заколоть да – Федоту, самовар стащить, машину швейную стащить – берет. Только баба ругаться станет – пусть, бабу по уху. Дочка? Дочку за косу. Двустволку можно в заклад пустить. А к Бородулину с проздравкой надо обязательно, подаст хоть по стакану.

Обабок вдруг басом рявкает:

– Робяты!..

– Чтоб те разорвало! – вздрагивают мечтающие мужики, смешливо отодвигаясь от Обабка.

– А може, как ежели пошарить, да у них окажется рублев пяток, а? Как вы понимаете?..

– А и вправду, – согласились мужики.

– Айда! – скомандовал Обабок, и все, не торопясь, пошли к чижовке.

Каморщик Кешка замочком щелк:

– Робяты, вылазь, начальство требует, десятский с сотским.

– В чем дело? – октависто рассыпался Лехман и появился в двери.

– А так что желаем обыск произвести, – подошел к нему Обабок, – револьвертов нет ли али бы чего… и все такое…