Ватага

– Старик пришел, пустите старика, – послышалось с улицы.

– А я чо-то зна-а-аю, дяденька Обабок, – опять пропищала Акулька, – он эвот куда схоронил… Вот подохнуть. Грамотку какую-то…

– Ково? – переспросил Обабок и вместе с Акулькой нагнулся к мешку Ваньки Свистопляса.

Антон открыл рот и впился глазами в руки Обабка, торопливо развязывавшие мешок.

– Ведь искал… брось!.. – несмело сказал Ванька.

– Удди!

В чижовке было жарко и душно, пахло потом, винным перегаром, луком и махоркой.

– А! Вот оно что! Ребята, деньги!.. – Обабок тряс над толпой пачкой бумажек.

– Деньги!! Ура… Деньги!

– А они твои? – раздался с улицы голос Лехмана. – Пусти-ка меня… Ну, сторонись, что ль!!

Передние сразу посунулись.

– Милый… – на коленях просил Обабка Антон. – Ради Христа…

– Расступись!! – гремел Лехман… – Это что, грабить?!

– Ради Христа… Ради господа…

Лехман схватил Обабка за горло и грохнул его на пол. Все растерялись. Задние повыскакали на улицу. Ванька в суматохе быстро вырвал деньги из рук Обабка, но Цыган ударил Ваньку по затылку, выхватил у него пачку и, подняв руку вверх, сильным плечом проложил себе дорогу на улицу.

– Эво они!.. Вяжи, ребята, бузуев… Выходи на улку… Эво они!..

Андрея-политика охватила дрожь.

Лехман, прислонившись спиной к стене, тяжело пыхтел. В его руке сверкал клинок ножа.

– Изувечу! Убью!.. – хриплым, уставшим в схватке голосом рокотал он. – Мне каторга не страшна… Только тронь хошь одного, всем вечную память загну!!

– Мы вас, варнаков, нешто шевелили?! – кричал Обабок. – Ты мне, старый черт, полбороды выдрал!..

– Полезешь – башку оторву да в бельма брошу!

– Милые мои, – хныкал Антон, – я вам в ножки поклонюсь.

– Отдай, чалдон, деньги! – сказал грозно Лехман. – Добром отдай…

– Обабок, выходи! – кричали с улицы.

– Кешка, запирай! – скомандовал Обабок, и все, пятясь к двери и со страхом следя за сверкающим ножом деда, высыпали на улицу.

– Еще мы тебя спросим, ворина, где деньги взял? – пригрозил, отдуваясь, Обабок.

– Господом прошу: отдай… В Россию, к своим иду, помирать иду… В земельку свою лечь… – стонал Антон и, поднявшись с полу, со скрещенными на груди руками, несмело подходил к стоявшему за порогом на улице Обабку. – Прошу… умоляю… – Глаза Антона были полны слез, и тряслась хохолком бороденка. – Десять лет копил. Ребят обучал по деревням.

– Кешка, залаживай!

Когда захлопнулась дверь, Антон стал что есть силы бить кулаками и коленками в запертую дверь.

– Отдай!! Отдай!! – вопил он исступленно. – Деньги отдай!.. Мои кровные отдай!..

Голоса, шумя и пересмеиваясь, удалялись.

– Так твою так… вот это – встретили! – вздыхал Ванька, щупая затылок.

– Ах, обить твою медь, – подхватил и Тюля.

Лицо Антона вдруг помертвело.

– Ребятушки… Смерть… – Антон с размаху сел, словно ему перешибли ноги, свесил на грудь голову и распластался на полу.

– Воды давай! Тащи к окошку! – суетился Лехман.

Андрей-политик, уставив в решетчатое окно голову, пронзительно кричал:

– Эй, эй… Отопри!.. У нас человек помирает!..

Но кругом было тихо. Лишь вдали наигрывала гармошка, и выводили песню два мужских голоса: на лугу у речки собиралась молодежь.

XVII

Дедушка Устин, сгорбившись, петухом наскакивал на мужиков, сидевших на завалинке:

– Ограбили – и квиты?! Ах вы, непутевые!

– Иди-ка, дедка, иди! Вот тебе на церкву две красных… и проваливай… – сказал Обабок.

Он вытащил из кармана горсть денег и отсчитал трешками, выбирая самые старенькие, двадцать один рубль.

– А достальные возворотите, грех… По правде надо.

– Ну, ладно, возворотим… Проходи!

Устин строго посмотрел на мужиков и пошел к часовне, устало переставляя согнувшиеся в коленях одеревеневшие свои старые ноги.

А мужики разделили по пятерке на дом, остальные решили в пропой пустить: гуляй вовсю, на неделю хватит.

Девчонка Акулька тем временем прибежала к избе старосты Прова и, запыхавшись, крикнула:

– Тетынька Матрена, а у бродяг-то деньги…

– Врё… Много?

– У-у-у, папуша… Вот подохнуть… Мужики за вином побегли.

– Врё?..

– Вот подохнуть…

И припустилась рысью сказать мамке, чтоб пятерку у тятьки отняла: пропьет.

Бородулин чайничал у Матрены. Не дослушав Акулькиной речи, вскочил, табуретку опрокинул, сорвал с гвоздя картуз, да на улицу:

– Это мои, обязательно мои…

А в ушах его шум гулял, болезнь из головы выходила, и в этом шуме грезилось: «Деньги найдешь, – быть»…

И, не спрашивая встречных, – сами ноги несли, – спешил к той заветной, пьяной завалине, где ходила уже чарка зелена вина.

– Братцы, у меня деньги пропали!

Точно бичом хватил: чарка остановилась, Обабок сразу присел на луговину, все затихли и, разинув рты, смотрели на Бородулина.

– Какие, Иван Степаныч, деньги, когда? – притворчиво спросил Цыган.

Бородулин все подробно рассказал: как с топором бежал по улице за жуликом, как в волость ездил, и про видение сонное в тайге: денег не жаль ему, лишь бы вора изобличить, только бы найти разгадку сну.

Мужики смотрят на него, дивятся: заикается Бородулин, руками машет, не в себе.

– Вы у бродяг, братцы, деньги-то отобрали?.. Обязательно мои…

И опять:

– Кешка, отворяй!

– Робенки, выходи!

Лехман высунул из двери голову и кивнул своим: