Ватник Солженицына

«Я начал читать и почувствовал, как у меня на голове зашевелились волосы», – рассказывал впоследствии Симонян в интервью чешскому журналисту Томашу Ржезачу. – Силы небесные! На этих пятидесяти двух страницах описывалась история моей семьи, нашей дружбы в школе и позднее. При этом на каждой странице доказывалась, что с детства я якобы был настроен антисоветски, духовно и политически разлагал своих друзей и особенно его, Саню Солженицына, подстрекал к антисоветской деятельности»56.

Самое подлое было то, что формально Солженицын ничего не придумал, но все факты он преподнес совершенно иезуитски, где надо – преувеличив до крайности, где надо – приписав им совершенно иной смысл или поменяв причину и следствие. Этот метод он еще не раз использует как в литературном, так и всяком прочем творчестве.

Перед уходом, написав объяснение, Симонян обратился к следователю:

«– Скажите, зачем Солженицын сделал это перед самым окончанием срока заключения?

– Интересно, а как вы сами это объясняете? – ответил мне следователь вопросом на вопрос.

Я врач, поэтому для меня было легче найти объяснение. И я истолковал этот случай как следствие транса.

– Транса? – с насмешкой переспросил следователь. – Скажите мне, доктор, как может транс сочетаться с холодным расчетом? Да он просто дрянь-человек»57.

Это реноме Солженицын оправдает еще не раз…

Солженицын с Виткевичем некоторое время будут отбывать наказание вместе – в марфинской шарашке. Писатель потом выведет своего друга в романе «В круге первом» в образе раскаявшегося стукача Руськи Доронина. Когда Виткевич об этом узнает, их пути разойдутся уже навсегда…

Страдания молодого Ветрова

Сама по себе аббревиатура «ГУЛАГ» не несет в себе устрашающего смысла, расшифровываясь как Главное управление лагерей и мест заключения. В каждой стране, где действует пенитенциарная система, есть и государственный орган, в ведении которого находится исполнение наказаний в соответствии с законодательством, управление исправительными учреждениями и т.д. В современной России это – Федеральная служба исполнения наказаний (ФСИН). В СССР 1930-1960 гг. это был ГУЛАГ.

Стараниями Солженицына слово «Гулаг» стало синонимом страшного государственного механизма, перемалывающего в своих жерновах миллионы ни в чем неповинных людей, высасывающего из них без остатка все жизненные силы. И казалось бы, кому, как не Александру Исаевичу выносить такие суждения, ведь в местах лишения свободы он провел долгих восемь лет своей жизни, и наверняка уж горя и лишений хлебнул полной ложкой?

Однако именно его тюремная история и может служить доказательством старого тезиса, что и в тюрьме все несчастливы по-разному.

Первой вехой на лагерном пути Солженицына стал Ново-Иерусалимский лагерь, куда новоиспеченный «каторжанин» был направлен в августе 1945 года. В этом учреждении, обслуживавшем кирпичный завод, Солженицын сразу занял командирскую должность – его назначили сменным мастером глиняного карьера, что позволяло ему не сильно перетруждаться. Под его началом работало примерно человек двадцать, и, раздав им задания, он «тихо отходил и прятался от своих подчиненных … за высокие кручи отваленного грунта, садился на землю и замирал»58. Не иначе, наслаждался видами природы. «Зона Нового Иерусалима … премиленькая, – пишет он в “Архипелаге”, – она окружена не сплошным забором, а только переплетенной колючей проволокой, и во все стороны видна холмистая, живая, деревенская и дачная, звенигородская земля»59.

В «премиленькой» подмосковной зоне наш герой провел около месяца, после чего его перевели в лагерь №121, который находился в Москве на Калужской заставе60. Его заключенные занимались строительством жилых домов в этом престижном районе, в одном из них позднее будет жить певец Андрей Макаревич (д. 37). В новом лагере на Большой Калужской Солженицын стал завпроизводством, а потом помощником нормировщика.

«Нормированию я не учился, – признается Солженицын, – а только умножал и делил в свое удовольствие. У меня бывал и повод пойти бродить по строительству, и время посидеть»61.

Сидел он на самой верхотуре своей стройки, откуда открывался чудесный вид на Москву:

«С одной стороны были Воробьевы горы, еще чистые. Только-только намечался, еще не было его, будущий Ленинский проспект. В нетронутой первозданности видна была Канатчикова дача. По другую сторону – купола Новодевичьего, туша Академии Фрунзе, а далеко впереди за кипящими улицами, в сиреневой дымке – Кремль…»62

Чем больше Солженицын любовался на Москву, тем больше он ее ненавидел: «Все зло, державшее нас, было сплетено здесь. Кичливый город, никогда еще так, как после этой войны, не оправдывал он пословицы: Москва слезам не верит!»63…