Читаем Вацлав Дворжецкий - династия полностью

После поездки в Быково к маме, где она отдыхала, мы вернулись к моей подруге. «Приехали вы, сели вдвоем за стол на кухне, – вспоминала потом она. – На столе стояла большая тарелка зелени. Свет был приглушенный, полумрак… и эти двое сидят, о чем-то тихо разговаривают и с обеих сторон обрывают эту траву». А мы целый день с Владиком ничего не ели: полдня провели в дороге и о еде даже не вспомнили… А мама во время первой встречи в Быкове мне все говорила: «Ой, дочка…. Только актера тебе еще не хватало… Да еще с тремя детьми!» Но позже все вопросы и сомнения отпали сами собой, когда родители познакомились с Владиком. По дороге в Подольск, где жили мои родители, я предупредила Владислава о том, что они, привыкшие к кочевой военной жизни, живут очень скромно и чтобы он не удивлялся аскетизму обстановки, которая всегда была в родительском доме… «Ну что вы, Наташа!?» – смутился он ужасно…

У меня был замечательный отец, который много лет заведовал охотничьим хозяйством, боролся с браконьерством, любил и знал природу. И едва Владислав познакомился с отцом и за столом было произнесено слово «охота», ни о чем другом они уже не хотели говорить…

Потом съемки продолжились вне Москвы, и приблизительно месяц его не было. Мы редко общались, в основном по телефону. Вернувшись, он позвонил, а у меня за этот месяц произошел какой-то перелом, и я почувствовала какое-то отчуждение: мне казалось, что у него там что-то произошло и я ему, по большому счету, не нужна… В общем, я решила прекратить всякие отношения, хотя они меня глубоко взволновали. Мы встретились накоротке, он вернул спальный мешок, который я давала его сыну Саше в поход, и я постаралась быстрее откланяться.

Потом Владик как-то гостил у Митьки5. Они поговорили обо всем, и Владику захотелось позвонить мне. Думаю, что если бы он не выпил тогда пару рюмок, то так и не решился бы побеспокоить меня вновь, поскольку был человеком чрезвычайно деликатным, глубоко чувствующим, с тонкой нервной конституцией. Позвонил, я почувствовала, что он раскован (а ведь был чрезвычайно зажат!), и говорит именно то, что ему сейчас хочется сказать. Я попыталась как-то сформулировать, что всё происходящее между нами – не то… не так… На что он ответил: «Я сейчас приеду». И приехал, несмотря на приготовления к ноябрьским праздникам и перекрытые в связи с этим дороги. Примчался, вошел в квартиру, лег на пол и обнял мою собаку. И что-то такое сказал, потом встал, подошел ко мне и обнял. И всё встало на свои места. Мы пошли к моей Зое. Шли и по дороге обнимались. А он всё говорил: «Ой, как хорошо, что уже можно прикоснуться, руку погладить, обнять!» Каких-то конкретных слов не было, да они и не были нужны…

Зоя как-то мне рассказала, как они с Владиком однажды гуляли, говорили о жизни, о том о сем: «О тебе много разговаривали, о женах и мужьях, о женитьбе… И Владик сказал: «Что я могу оставить Наташе? Раннее вдовство, детей и долги…» А в общем-то умирать ведь не собирался, собирались жить…


К моменту тяжелейшего инфаркта у Влада со дня нашего знакомства прошло четыре неполных месяца.

Он никогда не жаловался и всегда всё переводил в шутку… Я, например, вижу, что он просыпается бледный, спрашиваю: «Как ты себя чувствуешь?» – «Прекрасно!» – «Владик, тебе плохо? Может быть, таблетку? Ну ведь вижу, что плохо!..» – «Нет, мне прекра-а-а-Сно… Замечательно».

Он нравился женщинам. И думаю, именно потому, что в нем видели истинно мужское начало. Не фальшивое, показное, а настоящее, без всяких жеманных штучек, которыми так или иначе обрастает мужчина-актер (в большинстве случаев). От навязчивых особ Владик находил способ сбежать, замести следы. Пересаживаясь с одного троллейбуса на другой, скрываясь в переулках и проходных дворах, он старался прийти домой без «хвоста».

В картине «Встреча на далеком меридиане» Влад снимался вместе с отцом и рассказал об этом так: «После съемок был банкет, пьянка, а мне было так плохо!.. Я валялся в соседней комнате, корчась от болей. Но отец-то, конечно, подумал, что я был с женщиной…»

Еще когда мы только познакомились, разговаривали об этом фильме, Зоя полусерьезно-полушутя сказала Владику: «Ты, Владик, там ученый бабник!» А он вдруг посмотрел на меня и сказал: «Ну, ты-то так не думаешь?» При всех его влюбленностях и браках он не был бабником, не был человеком, которому необходимо было пополнять свой донжуанский список. Влад был целомудренным человеком. Именно целомудренным.


Перейти на страницу:

Все книги серии Имена (Деком)

Пристрастные рассказы
Пристрастные рассказы

Эта книга осуществила мечту Лили Брик об издании воспоминаний, которые она писала долгие годы, мало надеясь на публикацию.Прошло более тридцати лет с тех пор, как ушла из жизни та, о которой великий поэт писал — «кроме любви твоей, мне нету солнца», а имя Лили Брик по-прежнему привлекает к себе внимание. Публикаций, посвященных ей, немало. Но издательство ДЕКОМ было первым, выпустившим в 2005 году книгу самой Лили Юрьевны. В нее вошли воспоминания, дневники и письма Л. Ю. Б., а также не публиковавшиеся прежде рисунки и записки В. В. Маяковского из архивов Лили Брик и семьи Катанян. «Пристрастные рассказы» сразу вызвали большой интерес у читателей и критиков. Настоящее издание значительно отличается от предыдущего, в него включены новые главы и воспоминания, редакторские комментарии, а также новые иллюстрации.Предисловие и комментарии Якова Иосифовича Гройсмана. Составители — Я. И. Гройсман, И. Ю. Генс.

Лиля Юрьевна Брик

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное

Похожие книги

100 знаменитых отечественных художников
100 знаменитых отечественных художников

«Люди, о которых идет речь в этой книге, видели мир не так, как другие. И говорили о нем без слов – цветом, образом, колоритом, выражая с помощью этих средств изобразительного искусства свои мысли, чувства, ощущения и переживания.Искусство знаменитых мастеров чрезвычайно напряженно, сложно, нередко противоречиво, а порой и драматично, как и само время, в которое они творили. Ведь различные события в истории человечества – глобальные общественные катаклизмы, революции, перевороты, мировые войны – изменяли представления о мире и человеке в нем, вызывали переоценку нравственных позиций и эстетических ценностей. Все это не могло не отразиться на путях развития изобразительного искусства ибо, как тонко подметил поэт М. Волошин, "художники – глаза человечества".В творчестве мастеров прошедших эпох – от Средневековья и Возрождения до наших дней – чередовалось, сменяя друг друга, немало художественных направлений. И авторы книги, отбирая перечень знаменитых художников, стремились показать представителей различных направлений и течений в искусстве. Каждое из них имеет право на жизнь, являясь выражением творческого поиска, экспериментов в области формы, сюжета, цветового, композиционного и пространственного решения произведений искусства…»

Илья Яковлевич Вагман , Мария Щербак

Биографии и Мемуары
Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное