Читаем Вацлав Дворжецкий - династия полностью

И они не спеша двинулись к морю. Не знаю, сколько я стоял, глядя им вслед, но когда они уже подплывали к волнорезу (до него 200 м), я оказался между ними. Может, кому-то и показалось, что я плыл неведомым доныне никому стилем, но я не плыл. Плавать я не умел! Я продирался вперед, избивая всеми частями тела окружающее пространство воды, оставляя за собой пенящиеся буруны. Взобравшись вместе с ними на волнорез, я испустил вопль, пытаясь уложить буквы в слова:

– В-о-о-т-т т-а-а-к!!!

Вот так, вот так, – подхватил, ликуя, Вацлав Янович, – вот мы и научились плавать, дружочек мой, – и тут же вновь вернул меня в воду, столкнув с волнореза.

Обратно мы плыли в обнимку, объединяя наши усилия в стремлении не уйти на дно, и, достигнув берега, повалились на песок. Раньше всех оклемалась племянница.

– Ну все, я пошла, – деловито сообщила она Вацлаву Яновичу, благодарно целующему ей ручку. И, не удостоив меня взглядом, чеканя шаг, растворилась в лучах солнца. «Да никакая она не племянница!» – осенило меня.

– Что, – я сделал попытку докричаться, – Мавр сделал свое дело?! – но, поперхнувшись слюной, закашлялся. – Приманка, подсадная утка!

– Ну-ну-ну-ну, князь! Подобного рода выкрики вас не украшают. А что? Как прикажешь заманить тебя в воду, неблагодарный?! – возмущался Вацлав Янович. – В одночасье научился держаться на воде! Скажи спасибо!

– А если б я утонул? – все еще кашляя, прохрипел я.

– Тебе это не грозит.

– Что вы этим хотите сказать?

– Совсем не то, о чем ты мог подумать. Боже меня упаси делать в твой адрес подобного рода предположения! Но не научиться плавать, будучи наделенным способностями, которые ты сегодня продемонстрировал, было бы ошибкой.

Всю оставшуюся неделю, включая день отъезда, ежеутренне под неусыпным наставничеством Вацлава Яновича я постигал премудрости пребывания в воде. В последний день гастролей, прощаясь, маэстро сказал мне:

– Если лодка, в которой ты оказался, дала течь – не паникуй, но и не медли, – прыгай в воду и плыви к берегу. Ты достигнешь его.

Смею утверждать, что немногими достижениями, имеющими место в моей жизни, я во многом обязан этому светлому человеку.

СНОВА РЕПЕТИЦИЯ

Режиссер А. так ничего и не добился от нас. Люба чуть ли не ревет. Сцена не идет. Голос из темноты зала:

– Юрий Александрович! Дайте мне их на часок. Режиссер, махнув рукой, мрачно:

– Валяйте!

Вацлав Янович взлетает на сцену, по пути имитируя падение на лестнице, мастерски, очень смешно прихрамывает. Все смеются, обстановка разряжается. Его любят. И он начинает. К концу репетиции мы мокрые, счастливые, сцена пошла, задышала. Люба сияет. Режиссер А., смущенный, но довольный, обнимая Вацлава Яновича:

– А я что, разве я не то же самое им предлагал? Вацлав Янович мне на ухо:

– Одно дело предлагать, другое – делать руками. Идем с репетиции домой, спрашиваю:

– Вацлав Янович, а почему вы не преподаете в училище? Замахав руками:

– Что ты, что ты! Боже упаси! Тебе что, Ривы Яковлевны мало? На семью одного преподавателя вполне достаточно. А если серьезно (и вдруг под Ленина), это дело, голубчик, архиответственное, а я человек совестливый.

СВЕРДЛОВСК. ГАСТРОЛИ. КАМНИ

Просыпаюсь от стука в дверь, телефона в номере нет, зато живу один. Стучат громко й часто. Спрашиваю: «Кто?» В ответ слышу раздраженный голос дежурной по этажу: «Вас срочно к телефону!» Смотрю на часы – без четверти семь утра. Теряясь в догадках, натягиваю брюки, бегу к телефону. Не успев приложиться к трубке, слышу ровный голос Вацлава Яновича. Несколько укоризненно:

– А ведь я уже 15 минут как жду тебя, дружочек!

– Вацлав Янович! Не помню, чтобы мы договаривались о встрече!

Вздыхает.

– О, а вот это уже хуже, чем просто проспать! Я внизу, в холле. И больше десяти минут ждать не смогу, иначе мы опоздаем на электричку!

– Господи, какая электричка, Вацлав Янович! Я сплю!

В ответ частые гудки. Недоумевая, несусь вниз. Сверкая фарфором недавно вставленных зубов, поглядывая на часы при моем появлении, поприветствовав взмахом руки, Вацлав Янович торопится к выходу. Вприпрыжку, застегивая в разных местах пуговицы, преодолевая одышку, пытаюсь задать вопрос, чтобы хоть что-то понять, но не тут-то было. Переходим на бег. И только влетев в полупустой, громыхающий, довоенного образца трамвай, слышу назидательно и добродушно, с болью и всерьез:

– А ведь все это, дружочек, результат того образа жизни, который ты ведешь, оказываясь на гастролях. Иначе чем объяснить тот факт, что ты сегодня забываешь то, о чем вчера мы так тщательно договаривались. Ведь как ты загорелся, когда я тебе рассказал о том, что познакомился с крупным коллекционером-минералогом и что мы можем приобрести у него незадорого понравившиеся нам камни.

Перейти на страницу:

Все книги серии Имена (Деком)

Пристрастные рассказы
Пристрастные рассказы

Эта книга осуществила мечту Лили Брик об издании воспоминаний, которые она писала долгие годы, мало надеясь на публикацию.Прошло более тридцати лет с тех пор, как ушла из жизни та, о которой великий поэт писал — «кроме любви твоей, мне нету солнца», а имя Лили Брик по-прежнему привлекает к себе внимание. Публикаций, посвященных ей, немало. Но издательство ДЕКОМ было первым, выпустившим в 2005 году книгу самой Лили Юрьевны. В нее вошли воспоминания, дневники и письма Л. Ю. Б., а также не публиковавшиеся прежде рисунки и записки В. В. Маяковского из архивов Лили Брик и семьи Катанян. «Пристрастные рассказы» сразу вызвали большой интерес у читателей и критиков. Настоящее издание значительно отличается от предыдущего, в него включены новые главы и воспоминания, редакторские комментарии, а также новые иллюстрации.Предисловие и комментарии Якова Иосифовича Гройсмана. Составители — Я. И. Гройсман, И. Ю. Генс.

Лиля Юрьевна Брик

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное

Похожие книги

100 знаменитых отечественных художников
100 знаменитых отечественных художников

«Люди, о которых идет речь в этой книге, видели мир не так, как другие. И говорили о нем без слов – цветом, образом, колоритом, выражая с помощью этих средств изобразительного искусства свои мысли, чувства, ощущения и переживания.Искусство знаменитых мастеров чрезвычайно напряженно, сложно, нередко противоречиво, а порой и драматично, как и само время, в которое они творили. Ведь различные события в истории человечества – глобальные общественные катаклизмы, революции, перевороты, мировые войны – изменяли представления о мире и человеке в нем, вызывали переоценку нравственных позиций и эстетических ценностей. Все это не могло не отразиться на путях развития изобразительного искусства ибо, как тонко подметил поэт М. Волошин, "художники – глаза человечества".В творчестве мастеров прошедших эпох – от Средневековья и Возрождения до наших дней – чередовалось, сменяя друг друга, немало художественных направлений. И авторы книги, отбирая перечень знаменитых художников, стремились показать представителей различных направлений и течений в искусстве. Каждое из них имеет право на жизнь, являясь выражением творческого поиска, экспериментов в области формы, сюжета, цветового, композиционного и пространственного решения произведений искусства…»

Илья Яковлевич Вагман , Мария Щербак

Биографии и Мемуары
Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное