Читаем Вацлав Дворжецкий - династия полностью

Он вообще любил делать людям хорошее. Когда мой муж очень сильно болел, была поздняя-поздняя осень, даже снег ложился. А у него было высокая температура, и он попросил арбуз. Я отправилась искать. Стою, жду транспорта. Вдруг подъезжает Вацлав на своей машине. «Ты что стоишь?» – «Да вот хочу купить арбуз». Он говорит: «Давай на машине объездим все рынки». Мы их объездили, но арбуза не купили, кончился сезон. Я возвратилась в больницу. Прохожу мимо палаты, а там восточные люди навещают какого-то своего больного, и у них огромный арбуз уже открытый! Я не постеснялась, попросила у них кусочек и отдала Гусману. Потом позвонила Вацу. «Вац, я нашла арбуз для Гусмана в больнице!» Он очень увлекался подводным плаванием. У него было столько снаряжения: ласты, баллон с кислородом, маска. И вот эпизод, тоже в Крыму. Сидим мы с Гусманом на берегу, и вдруг из глубины кто-то подплывает. Выходит Вац весь в снаряжении для подводного плавания. Я говорю: «Вац (а мы его не видели, он не отдыхал там), ты откуда?!» – «Я приплыл из Ялты». Конечно, он приехал на машине, а переоделся, не доезжая до пляжа, чтобы всех разыграть. Но думаю, что если бы надо было, то Вацлав и из Ялты поплыл бы. Вацлав Янович всем на свете увлекался. Он и машину водил, и рыбаком был прекрасным.

Когда театр гастролировал в Вильнюсе, Дворжецкий был там на машине. Он предложил: «Лиля, ты белоруска. Все эти места знаешь. Я тебя приглашаю – давай вместе на машине доедем из Вильнюса до Минска». И мы поехали. Это была прекрасная поездка. Он все умел: и костер развести, и обед приготовить. По пути мы проезжали мимо какого-то старинного католического монастыря, а Вац ведь был католиком. Мы там остановились. Монастырь не был действующим, но вот костел, маленький, провинциальный, был открыт. Погода стояла солнечная. Зашли в костел, и голову Дворжецкого осветило солнце. Это было так красиво! Он молился, разговаривал с Богом. Может, о чем-то просил, может, благодарил за что-то. Я встала в сторонке и просто любовалась им. Он излучал такую духовность, такую красоту! Потом зашли в монастырский двор, посидели на скамеечке и поехали дальше. Мы были в костеле только вдвоем, больше никого, впечатление осталось незабываемое.


Еще одна история связана со спектаклем «На горах», где я играла Флёнушку, а Дворжецкий – Егорушку. Вацлав наклеивал себе в этой роли большие ресницы. Мы до сих пор вспоминаем, как он произносил, глядя на Дуню: «Останься как была!» – пожирая ее глазами под этими мохнатыми ресницами. Но это присказка, а вот и сама история.

У нас был знакомый по фамилии Тэн, второразрядный драматург. Его пьесы шли в Театре комедии. Но более известен он был как коллекционер. Мы (я и Гусман) с ним очень дружили, потому что долго жили в одной гостинице. А в Москве, когда были на гастролях, Тэн как-то зашел в театр, а мы с Дворжом в это время читали расписание. И Тэн пригласил нас к себе на квартиру. Дома у него никого не было. Квартира – настоящий музей. Столько картин я никогда не видала. Все стены закрыты русской классикой, западной классикой – богатейшая коллекция.

Потом Тэн показал нам картины Константина Коровина. Он сказал: «Коровина у нас в музеях очень мало. На выставки берут всегда у меня». Показал журнал «Огонек», где была статья о нем, о его картинах. А потом вынул из-за дивана свернутую в рулон картину «Послушницы» Нестерова. Это удивительная картина. Юные послушницы гуляли по лугу, плели венки. Все это перекликалось с темой спектакля «На горах» – старообрядцы, жизнь в скитах…

Квартира Тэна была напротив Бутырок. И он сказал: «Смотрите, моя квартира напротив тюрьмы. Как бы мне не оказаться напротив». И как в воду глядел. Он оказался в Бутырках из-за картин. Мы все долго потом вспоминали картину Нестерова, гадали, где она оказалась, у кого – я до сих пор не знаю ее судьбы.

Дворжецкий, кроме того что был прекрасным актером, был еще и прекрасным отцом. Очень переживал за своих детей. Как-то я встретилась с Вацем у театра. Рядом с ним стоял высокий молодой человек. Он попрощался и ушел. Я спросила: «Дворж, кто это?» – «Это мой сын. Из Омска едет на пробы. Конечно, он не пройдет. Ты посмотри, какая у него внешность. Он работает в Омске, в драме. Играет всяких червячков, паучков и прочее, и прочее. Радости никакой от этой жизни. Я ему говорил в свое время: занимайся медициной! Он окончил медицинское училище. Но вот, видишь, так у нас в крови, в роду, что нас всех привлекает искусство. Вот и он в театре. Трудно ему работается, и настроение всегда плохое. Сейчас пригласили на пробы на «Бег».

Но сын пошел по стопам отца и стал великим актером.

Перейти на страницу:

Все книги серии Имена (Деком)

Пристрастные рассказы
Пристрастные рассказы

Эта книга осуществила мечту Лили Брик об издании воспоминаний, которые она писала долгие годы, мало надеясь на публикацию.Прошло более тридцати лет с тех пор, как ушла из жизни та, о которой великий поэт писал — «кроме любви твоей, мне нету солнца», а имя Лили Брик по-прежнему привлекает к себе внимание. Публикаций, посвященных ей, немало. Но издательство ДЕКОМ было первым, выпустившим в 2005 году книгу самой Лили Юрьевны. В нее вошли воспоминания, дневники и письма Л. Ю. Б., а также не публиковавшиеся прежде рисунки и записки В. В. Маяковского из архивов Лили Брик и семьи Катанян. «Пристрастные рассказы» сразу вызвали большой интерес у читателей и критиков. Настоящее издание значительно отличается от предыдущего, в него включены новые главы и воспоминания, редакторские комментарии, а также новые иллюстрации.Предисловие и комментарии Якова Иосифовича Гройсмана. Составители — Я. И. Гройсман, И. Ю. Генс.

Лиля Юрьевна Брик

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное

Похожие книги

100 знаменитых отечественных художников
100 знаменитых отечественных художников

«Люди, о которых идет речь в этой книге, видели мир не так, как другие. И говорили о нем без слов – цветом, образом, колоритом, выражая с помощью этих средств изобразительного искусства свои мысли, чувства, ощущения и переживания.Искусство знаменитых мастеров чрезвычайно напряженно, сложно, нередко противоречиво, а порой и драматично, как и само время, в которое они творили. Ведь различные события в истории человечества – глобальные общественные катаклизмы, революции, перевороты, мировые войны – изменяли представления о мире и человеке в нем, вызывали переоценку нравственных позиций и эстетических ценностей. Все это не могло не отразиться на путях развития изобразительного искусства ибо, как тонко подметил поэт М. Волошин, "художники – глаза человечества".В творчестве мастеров прошедших эпох – от Средневековья и Возрождения до наших дней – чередовалось, сменяя друг друга, немало художественных направлений. И авторы книги, отбирая перечень знаменитых художников, стремились показать представителей различных направлений и течений в искусстве. Каждое из них имеет право на жизнь, являясь выражением творческого поиска, экспериментов в области формы, сюжета, цветового, композиционного и пространственного решения произведений искусства…»

Илья Яковлевич Вагман , Мария Щербак

Биографии и Мемуары
Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное