Вацлав Гавел. Жизнь в истории

От России в Прагу приехал уполномоченный по правам человека Владимир Лукин. «Дипломатическая этика, дипломатический протокол не предполагают жестко фиксированных форм, но чисто по-человечески, конечно, такой фигуре, как Вацлав Гавел, можно уделить более достойное внимание. Совершенно понятно: внимание или игнорирование слишком высокой фигуры Вацлава Гавела носит внутрироссийские причины, демонстрация таких причин не очень красит сегодняшнее политическое руководство», – прокомментировал это преподаватель МГИМО Кирилл Коктыш590.

После окончания церковных обрядов гроб перевезли в крематорий, где состоялась гражданская панихида: выступали с речами старые друзья, звучала любимая музыка Гавела, например «Imagine» Джона Леннона и «Perfect Day» Лу Рида. Занавес за гробом закрылся под слова самого Гавела из фильма «Уход»: «Правда и любовь должны победить ложь и ненависть. Выключите мобильные телефоны».

4 января 2012 года урна с прахом была поставлена в семейный склеп на Виноградском кладбище.

Pane prezidente

В 1997 году на Моравию обрушилось страшное наводнение – было затоплено 536 городов, погибли 50 человек. Известный чешский бард Яромир Ногавица вспоминает, что был тогда разочарован поведением Вацлава Гавела – ему показалось, что тот уделяет катастрофе слишком мало внимания. Ногавица, который в конце 80-х посвятил одну из своих песен тогда еще диссиденту Гавелу, написал новую песню – «Господин президент» («Pane prezidente»). Ее текст менялся и редактировался автором на протяжении нескольких лет, и в итоге получился добрый, грустный, шутливый и лиричный монолог уже немолодого вдовца, который в письме президенту изливает все свои огорчения: дети не пишут и не ездят в гости, подорожали пиво и сосиски, его уволили с фабрики, где он проработал тридцать лет. А вот подстрочник припева:

Вы поймете,
Вы ведь все знаете,
Вы посоветуетесь и все решите.
Вы меня защитите.
Господин президент,
Я прошу лишь немножко счастья.
Для чего же еще мы звенели
Ключами на площади?

Последние строчки отсылают слушателя к одной из примет бархатной революции; люди, собираясь на демонстрации, звенели связками ключей.

Песня отнюдь не стала антигавеловским памфлетом: ее лирический герой любит «господина президента» и очень уважительно к нему относится. Но в ней, конечно, есть определенная горечь разочарования. Лирический герой, как и сотни тысяч, если не миллионы других людей, осознает, что революция не решила всех жизненных сложностей и не сделала его счастливым – но могла ли? Недаром время работы Ногавицы над песней – это та самая эпоха «дурацкого настроения», когда Гавел произносил свою «худшую речь» в Рудольфинуме.

В 2006 году Гавел сказал:

Должен признать, что долгое время мной действительно много восхищались, но в моем положении так же восхищались бы и кем-то другим. Меня воспринимали как кого-то, кто привел сограждан к успешной и в целом безболезненной победе над бесконечным засильем государственного аппарата, как кого-то, кто вышел из их рядов, а не из чрева ненавистной власти. За это восхищение мне потом пришлось расплачиваться591.

Революционная эйфория прошла. Настало время, когда Гавел оказался «для кого-то слишком моральным, для кого-то слишком духовным, для кого-то слишком проевропейским, для кого-то слишком проамериканским, для кого-то слишком мультикультурным, для кого-то слишком экологичным, для кого-то слишком антикоммунистическим, для кого-то слишком антикапиталистическим»592.

«Гавел вернул тогдашнюю Чехословакию на карту Европы. До того времени это была провинция, на которую никто на европейской сцене внимания не обращал», – говорит французский политолог, бывший советник Гавела Жак Рупник593. Но и это достижение не считается несомненным. «Попытка Гавела в начале девяностых сделать Чехию чем-то большим, чем “обычное” маленькое государство, сделать из нее духовный, интеллектуальный и моральный центр европейского и мирового значения, в целом провалилась. Чешская республика осталась тем самым “обычным” маленьким государством», – заключает Мартин Путна594.

«Закат “эры Гавела” был типичен для восточноевропейских стран начала 1990-х годов. Бывшие диссиденты, потерпев поражение в “большой политике”, возвращались в богемно-академические круги, откуда изначально и вышли, или серьезно вовлекались в какие-то отдельные аспекты общественной жизни – правозащитную деятельность, экологические движения и так далее», – пишет белорусский историк Иван Жигал595.