Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Строго говоря, определенный разлом наметился и внутри «Хартии». Группа бывших коммунистов (которых еще называли еврокоммунистами, евраками или е-клубом) явно обособилась внутри движения. Хартисты шутили, что рабочие встречи евраков – это «их ЦК». Осенью 1978 года заговорили о том, что коммунисты манипулируют лондонским информационным агентством Palach Press, которым руководил будущий министр иностранных дел Чехии Ян Каван. В ноябре на Запад было отправлено письмо, якобы одобренное большинством членов VONS, где бывших коммунистов упрекали в подрыве работы «Хартии» и даже в надежде вернуться к власти еще при этом режиме.

Гавел, как видно по его переписке, от этого обращения дистанцировался и втягиваться в конфликт не хотел. Он и вообще уделял не много времени работе Комитета, хотя осенью 1978 года снова принял на себя функции представителя «Хартии», заменив беременную Марту Кубишову. А вообще значительную часть 1978 года он провел в Градечке, где рождался на свет его самый известный публицистический текст.

«Сила бессильных»

Зеленщики всех стран, соединяйтесь

Название «Moc bezmocných» на русский язык чаще всего переводят как «Сила бессильных», хотя существует и другой вариант – «Власть безвластных». Текст, посвященный памяти Яна Паточки, начинается со слов «по Восточной Европе бродит призрак, который на Западе называют “диссидентство”». С одной стороны, понятно, что Гавел использует цитату из «Манифеста Коммунистической партии» в ироническом контексте. С другой стороны, кажется, что даже шуточное использование этой отсылки предполагает очень высокий уровень притязаний.

Еще в письме Гусаку Гавел обращается к важной для себя теме. Что держит в страхе людей, если массовые процессы, казни и многолетние сроки давно в прошлом? Общество страха становится обществом притворства, и в «Силе бессильных» Гавел придумывает для такого общества запомнившийся многим образ:

Директор овощного магазина поместил в витрину между луком и морковью лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

Почему он это сделал? Что тем самым хотел сообщить миру? Действительно ли им овладела идея соединения пролетариев всех стран? Овладела ли так сильно, что он почувствовал неодолимую потребность оповестить о своем идеале общественность? <…>

Обратим внимание: если бы зеленщика заставили поместить в витрину лозунг «Я боюсь, а потому беспрекословно послушен», он бы не отнесся к его содержанию так безразлично, хотя это содержание в данном случае полностью обнажало бы скрытый подтекст. Зеленщик, вероятно, уклонился бы от вывешивания в своей витрине столь недвусмысленного сообщения о своем унижении, ему было бы неприятно и стыдно. Это и понятно: все-таки он – человек и, следовательно, имеет чувство человеческого достоинства.

Чтобы избежать подобных осложнений, признание в лояльности должно иметь форму знака, указывающего хотя бы своей словесной оболочкой на какие-то высшие, бескорыстные побуждения. Зеленщику следует предоставить возможность сказать хотя бы самому себе: «А почему, в конце концов, пролетарии всех стран не могут соединиться?»208

Жизнь, пишет Гавел, сложна и многоцветна. Тоталитарная система устремлена к серости и единообразию. Мостом между этими противоречиями оказываются идеологические клише, дающие человеку возможность притвориться, что он живет не в диктатуре. Однако, продолжает автор, проблема не в том, что эту систему обезличенной диктатуры и повсеместного притворства кто-то навязал. Проблема, по Гавелу, в том, что эта система проистекает из самой природы современного человека, из экзистенциального кризиса, в котором человек находится: